– Ага, ждут тебя там в Москве. Много там таких актрис, сама знаешь, – весело поддела её Катя.

Ничего в ответ не сказала ей Лизавета. Посидела немного со странной полуулыбкой на губах и обратила свой взор на Валентину.

– Ну, а ты, чё сидишь мышкой серой? Наливай.

Валя несмело взяла бутылку, начала разливать.

– Чё себе так мало льёшь? Полнее, полнее, вот.

– Да, я как-то, чё-то уже и голова у меня.

– У всех голова. Говори тост.

– Ой, ну не знаю – засмущалась Валя – чё и сказать то. Давай лучше ты, у тебя лучше, давай.

– Ну, что ж – подобралась Лизавета, одной рукой она держала руку, другой упёрлась в бок, глубоко вздохнула – за любовь девчонки, хоть и нет её, а вдруг…она негаданно нагрянет, когда её совсем не ждёшь.

Она манерно запела песню из известного старого фильма, томно посматривая на своих подруг.

Прошел год, и вот наша героиня сидит в маленьком кабинете заведующего родильным отделением, рассматривая с интересом плакаты анатомического содержания, а также картинку, изображающую младенца с разбитой головой и надписью «Аборт – это убийство».

– И что вы за матери такие? Сколько работаю, никак в толк взять не могу, – начал устало-раздраженно, еще далеко не пожилой, статный мужчина с грустными глазами, одетый в небрежный белый халат поверх зеленой хирургической формы.

Лиза опустила глаза, руками обхватила коленку ноги, которую предварительно закинула на другую. Стопа вместе с тапком опускалась и поднималась. Лизавета уже неоднократно сталкивалась с ситуацией, когда старшие старались ей что-то внушить, обвиняли, порой даже руку прикладывали, и было за что, но она уже научилась относиться к подобному, как к неприятному, и в то же время неизбежному событию, которое как и всё в этой жизни имеет свое начало и свой конец, дело только во времени. Переубедить её было невозможно, чужие слова пролетали мимо неё, едва касаясь, ушей.

– Да, пойми ты, дура. В жизни может так получиться, что больше детей иметь не сможешь. Вон посмотри, сколько людей маются, сил сколько, денег врачам отдать готовы, лишь бы забеременеть, а ты? Родила здорового ребёнка, расти да воспитывай. Сын же, мужик будет – подмога в старости.

– Здоровья то у меня много. Бабушка вон десятерых родила. И чё? И ничё. И я ещё рожу, дурное дело не хитрое. А что воспитывай, это вы зря. Как мне одной в общежитии, на стипендию? Мужа нет. Сама еле концы с концами свожу, а тут еще обуза, его же жалко.

– А ты думаешь, ему в дет. доме лучше будет?

– Сказали бы спасибо, что аборт не стала делать.

– Спасибо, – сказал раздражительно заведующий, разведя руки в жесте безысходности.

Они немного помолчали, на какое-то время в кабинете повисла тишина, слегка перебиваемая звуком, работающего вентилятора.

– Ну, и что? Всё-таки, будешь отказ писать?

– Буду.

– Ну, ладно, дело твоё – сдался уговаривающий и протянул женщине чистый листок бумаги, – имя то хоть придумала?

– Да. Было бы хорошо, если бы его Альбертиком назвали. Альберт – сказала она протяжно, вслушиваясь в музыку слова, – красивое имя.

– Красивое, – заключил заведующий.

Ночью дул сильный ветер. Кто-то разбил окно в комнате, а так как был уже отбой, ребята не решились будить взрослых дежурных и придумали закрыть разбитое окно подушкой. Но, то ли плохо заткнули, то ли подушка не лучшее средство в этой ситуации, холодный зимний ветер постоянно просачивался в помещение, и больше всех от него досталось Альберту, который спал ближе всего к окну. Поток зябкого воздуха никак не давал ему уснуть, как бы он не зарывался в свое худенькое одеяльце. Когда пришло время подъема, Алик уже чувствовал слабость и жар. С большим трудом он заставил себя раскрыть глаза и подняться с постели. Руки и ноги слушались плохо, он взял полотенце и пошел медленной, шатающейся походкой, сквозь суету просыпающегося детского дома, в комнату для умывания. В коридоре ноги подвели, пришлось облокотиться о стену, и тут на него напал кашель. Сколько он не пытался откашляться, кашель не отпускал. Здесь его увидела нянечка Марфа Васильевна. Её всегда веселое, радостное лицо тронула озабоченность: