Во дворе дома мельтешили полицейские в форме, узнаваемые посольские и какие-то другие неясные люди в штатском. В квартиру пускали далеко не всех. Но Артема Ивановича как высокопоставленного дипломата, уровню которого соответствовала должность резидента, и меня как его сопровождающего допустили без лишних вопросов.

Второй секретарь посольства исполнял роль экскурсовода и старательно вводил в курс дела прибывшего генерала. Перечисление фактов выглядело следующим образом: была найдена записка Арсения, адресованная Полине, в которой он сообщал жене, что уходит к другой женщине, которую страстно полюбил и ничего не может с этим поделать. В конце фигурировало что-то вроде «прости, если можешь».

А дальше – полное отсутствие ясности в последовательности событий. Кроме финальной сцены, разумеется. Арсения нашли в кухне с многочисленными колото-резаными ранами в области груди, рядом на полу лежали огромные портняжные ножницы, которыми Полина пользовалась. Она обошлась без записки и выбрала логичный для себя в этой ситуации конец, пустив пулю под подбородок.

Не совсем понятную, но трогательную деталь являли, вероятно, оставленные Полиной иконка Казанской Божьей Матери и догоревшая свеча на подоконнике.

Мы с Грохотом переглянулись. Во всем этом кошмаре был какой-то нереальный осадок, верить собственным глазам не хотелось. Но Артем Иванович нераспознаваемо тихо отдал распоряжения посольскому, коротко переговорил со старшим полицейским, и мы отправились обратно к ждущим у нас дома женам.

Ехали молча, в так называемой напряженной тишине.

Вдруг меня прорвало, и я совершенно неожиданно для себя прошипел:

– Е…ный урод!

Артем Иванович не проронил в ответ ни слова, продемонстрировав, как мне показалось, полное понимание накатившего на меня состояния.

Потом было письмо от Вари, удивившее меня теплотой и искренностью.

«Дорогой друг, ты должен простить меня, суетливую, за неожиданное для меня самой исчезновение. Какие-то события завершились, а какие-то недавно произошли, и все это требует моего срочного присутствия в Лондоне. Маму пристроила в очень дорогой дом для пожилых, где за ней присмотрят. Если вдруг и ты найдешь время ее там навестить, буду сердечно благодарна и безгранично признательна. Не смей меня забывать. Я этого не заслужила, хотя бы потому, что думаю о тебе с нежностью гораздо чаще, чем хотела бы себе позволить. Ненавижу всех этих кукловодов, которые роем вьются вокруг нас с тобой, хотя многие из них умеют быть приятными людьми.

Буду молиться за тебя и велю тебе молиться за меня. Ты никогда больше не встретишь такой женщины, как я. Сильно подозреваю, что и я такого, как ты. Я всегда буду незваным гостем в твоих снах и воспоминаниях. Прощай и думай о нас с тобой, как я – только хорошее.

Твоя В.С.»

Письмо Вари заставило меня взглянуть на все, что с ней было связано, другими глазами. Ушли цинизм и подозрения в расчетливости и продажности. Появились мысли о ее беззащитности и преданности. И сожаление, что не позволял таких мыслей себе раньше.

Завершающим событием в этой романтически кровавой истории был, как всегда, разговор с Артемом Ивановичем. Короткий и очень конкретный, не оставивший вопросов и сомнений.

Я был проинформирован о том, что там, наверху, нами всеми очень довольны. И будут просто в поросячьем восторге, если моя поездка в Северную Сан-Верде произойдет немедленно и окажется не менее эффективной, чем только что успешно завершенная история с Семаго.

Закончил Грохот так:

– Красную дорожку урод для тебя уже приготовил.

Так Грохот продемонстрировал хорошую и своевременную память о моем мимолетном высказывании про Вольского.