Дон Педро с глубоким, истинно рыцарским благочестием произнес обет: «Клянусь, вверенный мне меч никогда не поднимется на невиновного, сим мечом я всегда буду защищать правду Господа и установленный Им порядок». И склонил голову в ожидании благословенного удара, которым будет навеки скреплен его рыцарский обет.

Долго ждать не пришлось. Меч дона Альфонсо плашмя ударил юношу по спине, не слишком сильно, но все же достаточно крепко, чтобы тот почувствовал боль даже сквозь кольчугу.

Дон Педро непроизвольно передернул плечами. Он поднял голову и уже хотел встать. Но дон Альфонсо удержал его.

– Нет, кузен, повремени! – сказал король. – Мы соединим в одной церемонии твое посвящение в рыцари и твою ленную присягу. – Затем он приказал: – Подайте мне знамя!

Ожидая, пока принесут кастильский стяг, король снял перчатку с правой руки. Затем, держа знамя в левой руке, произнес:

– Да будет по желанию твоему, брат мой дон Педро Арагонский! Я принимаю тебя в число моих вассалов и клятвенно обещаю защитить тебя, если явится в том нужда. Бог свидетель моим словам! – Король говорил негромко, но его повелительный голос отчетливо раздавался под сводами церкви.

Юный дон Педро, сильно разволновавшийся от ритуальных унижений и превозношений, которыми был обставлен обряд посвящения в рыцари, сам не понимал, что это такое сейчас происходит. Донья Леонор намекнула ему на возможный брак с инфантой и наследование кастильского престола. Или она дала ему твердое обещание, а он и не заметил? И что бы могла значить эта вторая клятва – клятва вассала? А что, если он сам молвил неосторожное слово и связал себя обязательством? Но разве пристало ему быть подозрительным и недоверчивым? Сию минуту он дал обет рыцарского послушания – и при первом же испытании хочет его нарушить?

Он, молодой рыцарь, стоит на коленях пред старшим, и тот взывает к нему своим мужественным громким голосом:

– Ты же, дон Педро, обещай, что будешь служить мне по чести и в страхе Божием, в какое бы время я тебя ни призвал, и целуй мне на том руку!

И дон Альфонсо поднес руку к губам коленопреклоненного юноши. В заполненной людьми церкви повисла тяжелая тишина. Арагонцы застыли в изумлении. Уже давным-давно короли Арагона не признавали себя ничьими вассалами. Почему же сейчас их молодой властелин намерен принести позорную присягу кастильцу? Или, может быть, помолвка уже скреплена печатями?

А дон Педро все еще стоял на коленях, и длань дона Альфонсо была у самых его уст. Многие из присутствующих, стоявшие позади, поднялись на цыпочки – всем хотелось увидеть, что же сейчас совершится.

И вот наконец совершилось. Юный арагонский король поцеловал правую руку человека, в левой руке которого был кастильский стяг. И сюзерен дал ему перчатку, и арагонец ее принял.

Но совсем скоро, выйдя из сумрачной церкви на свежий воздух, дон Педро, окруженный своей угрюмо-молчаливой свитой, очнулся от снов и мечтаний. И вдруг осознал, что` сейчас произошло, что он сам натворил.

Но разве это он? Нет, это все тот, другой. Тот, кто застиг его врасплох, кто бесстыдно расставил ему западню. Человек, которого он обожал, который казался ему зерцалом рыцарских добродетелей, – этот человек не погнушался использовать святой обряд как прикрытие для подлой уловки!

За церковным праздником должно было последовать народное гулянье. Кастильские бароны уже выстроились в почетный кортеж. Но дон Педро отдал приказ своим арагонцам:

– В дорогу, господа, сей же час прочь отсюда! Когда вернемся к себе в столицу, решим, что делать!

Громко бряцая шпорами, не одарив кастильцев ни единым приветливым взглядом, молодой король со своей свитой покинул Бургос.