Это ведь тебе не анекдотический детектив Гоголя «Вий», где ты в первый же день знакомства забиваешь до смерти любовь всей своей жизни. Тем, что отвергаешь её. Её, показавшуюся тебе на момент отказа буквально избитой – в обоих смыслах. Старухой. «Старушка дряхлая моя», – смеялся над ним, после публикации «Вия», Пушкин. Хлопая Гоголя по плечу. Как своего старого друга. И потом ещё три дня о ней исступлённо вспоминаешь, сожалея о случившемся. Оправдывая её и прихорашивая. Бальзамином. Умоляя в церкви своей души этого Господа твоего сердца на коленях тебя простить. Отрезая себя «святым кругом» своего абсолютного ей поклонения и безусловной преданности ото всех других. Вспоминая о том, как она, на самом-то деле, была прекрасна! Его хладная Панночка. Что так страдала, не в силах вынести твоего отказа. Что буквально умерла. Для тебя.

И – ПРОСТО УЖАСНА! Убивая тебя каждый раз, когда вы снова встречаетесь. Своими взглядами. Когда ты уже не в силах даже поднять на неё, от стыда и раскаяния, свой невероятно тяжелый, как у Вия, взгляд.

Или – когда ты смотришь на неё во все глаза, но ни она, ни её знакомые тебя уже в упор не видят!

Столь отвлечённо преподнеся нам в своём рассказе «Вий» всю самую суть любви и сексуальных отношений в облака своих метафор, что этого так никто и не смог постигнуть. Как ни старался. Как Гоголь. Полностью отказавшийся от любви и рассматривавший её уже не иначе, как самое прекрасное… Искушение. Полное скрытых в ней подспудных стопудовых, как шаги грозного Вия, ужасов. И прочих несусветных мерзких сексуальных фантазий, буквально разрывающих в конце этого рассказа его главного героя. Павшего замертво перед ней ниц! Когда она его так и не смогла простить. И – увидев это – умерла вместе с ним. От разрыва сердца! Как Ромео и Джульетта.

Силён, силён был, бродяга, по полям осмысления себя и других! Особенно – тем, что, подводя итоги сего опуса, невероятным усилием воли раскрыл нам в конце своего рассказа глаза, поднял наши отяжелевшие от догматов веки на то, что буквально каждая женщина на сексуальном (в рассказе: киевском) рынке, предлагающая нам свои щедрые дары, «не иначе, как ведьма!» И нужно постоянно плевать ей на хвост и креститься, пока он у ней полностью не отвалится, став для тебя и других Василисой-премудрой.

Какой бы «коробчёнкой»6 (машиной) она ни обладала. Или же «ледяной избушкой»7 съемной квартиры. Как Афродита.

В реальности же с ними приходится повозиться. Гораздо дольше, чем тебе хотелось бы. Ведь в Дельфах изначально не было трамваев. Да и масло было уже не то. Что раньше. А самому превратить эту Панночку (Фетиду) в хладную… О, нет, что вы, только не это. Ганеша ведь у нас ангел, он органически (масляно) не может творить насилие. Это тут же превратило бы его в некрофила. А значит ни вариант Булгакова, ни вариант Гоголя его не устраивал. Изначально.

То есть – ещё в начале её беременности. Когда Фетида ещё лежала у него под большим вопросом.

Стояла, простите, оговорился, безусловно стояла! И ещё как! Мгновенно выпрямляя его знак вопроса в знак восклицания. В самых неожиданных местах. Отметая все её глупые вопросы. Ведь то, что она тогда перед ним столь отчаянно притворялась, делая вид, что безумно его любит, заставляло её не менее безумно любить его в постели. И не только в ней. Покорно соглашаясь уже на все предлагаемые ей безумства. Одно за другим. Не решаясь заронить в нём даже зерно сомнения. В грязь его жутких фантазий. Превращая его секс с ней в «Рэкс-пэкс-фэкс!» – в по-королевски сказочное заклинание. Которым он и превращал Фетиду у неё же в душе в Пастушку. Невольно внушая ей отвращение к той Потаскушке, в которую Дионис, откровенно распоясавшись, каждый вечер буквально заставлял её тогда для него превращаться. На подмостках её же игры. То и дело сползая у него с колен перед ним на колени и долго-долго отрабатывая свой метафизический кусок хлеба. Как бы ей этого ни хотелось. Жутко стесняясь делать это в туалетной комнате у кого-либо в гостях. Или – на балконе. Делая вид, что они просто вышли восхититься видом, полюбоваться звёздами и покурить. Кожаную сигару. Замирая не столько от наслаждения, сколько от холода. Но боясь хотя бы даже этим себя выдать. Обрекая себя на освоение искусства лжи. Что ей и это безумно нравится. Как и любой актрисе. Чтобы получить от этого откровенно наглого режиссера столь безумно нравившуюся ей тогда роль – его Жены.