Отец в учреждённые Клариссой правила не вмешивался, потому что, будучи капитаном и хозяином шхуны, вечно пропадал в море.

Море - единственный источник дохода для людей, живущих на берегу, оно кормит и даёт заработать. Отцовское судно регулярно фрахтовали для грузоперевозок, он надолго уходил в плавания, потом возвращался, привозя заморские гостинцы, и рассказывал о дальних странах. Его рассказы больше походили на сказки, слишком уж диковинная жизнь в тех краях, чудная, непривычная.

Эти его короткие приезды домой становились долгожданной отдушиной, потому что при нём Кларисса не смела меня гнобить, и старалась хотя бы делать вид, что относится так же, как к своим детям...

И вот главная Клариссина гордость и забота несколько минут назад чуть не испустила дух, если бы не моя доброта. Наверное, до сих пор ползает по песку и давится морской водой. Интересно, как он тут очутился? На лодке что ли поплыл? Уж чего-чего, но особых талантов в плавании за сводным я не припомню, да и рвения к водным процедурам тоже. Это чудо, что он оказался на моём острове! Только вот зачем?

2. Глава 2.

Я уже смирилась с одиночеством, и даже научилась им наслаждаться. Зачем люди, если от них одно зло? Пренебрежения и насмешек мне хватало с ранних лет. Почему? А почему белую ворону не принимают в стаю? Загадка…

Время шло, и вот мне уже шестнадцать. Я превратилась в девушку, но увы не похорошела. Как была тощей костлявой дылдой, так и осталась. Кларисса уже даже отцу выговаривала,

- Посмотри, Арно, что за чудо выросло! Издалека, как цапля на болоте. Ноги длиннющие, колени масластые, ни попы, ни груди, ростом почти с мужика, и с лица не красотка. Что и есть, так одни глазищи. Да и те, не как у нормальных людей, не карие, не зелёные, а какие-то рыбьи, то ли серые, то ли голубые. А отстоят друг от дружки так далеко, словно и впрямь, рыба.

- Помолчи, Клара, - осекал обычно он, - не тебе судить о женской красоте. Индри в мать пошла, а ведь я когда-то в неё влюбился, - потом добавлял себе под нос, - и до сих пор люблю…

Ещё два года красоты не прибавили, и в восемнадцать я по-прежнему напоминала угловатого мальчика-подростка с почему-то длинными волосами. Одна и гордость - волосы: густые, волнистые, цвета спелой пшеницы. Но этот аргумент невелик в споре с ровесницами, да и со сводной сестрицей. Если честно, я завидовала.

Её тело налилось, не успев даже толком вырасти.

- Есть за что подержаться, - нахваливала Кларисса дочурку, - что сзади, что спереди! - а Ола от этой похвалы, ещё больше прогибаясь в пояснице, выпячивала соблазнительно зад и выкатывала грудь колесом. Она, как и все в посёлке, смугла и чернява, яркая, красногубая от природы, невысокая, с чисто женской фигурой в форме гитары, хоть сейчас в её семнадцать, бери и играй, и откликнется, и запоёт.

Я, по сравнению с ней, не то что гитара, а только лишь смычок для скрипки, которую видела однажды, когда отец взял меня в недальнее плавание. Какое же прекрасное было время!..

***

Отцовская шхуна «Иллария» прибыла в небольшой портовый городок, в паре недель пути от родных берегов. Там оказалось намного веселей, чем в нашем захолустье под говорящим названием «Де пескадор», где кроме рыбаков да их жён с детьми, никто не проживает. А здесь, жизнь кипела, ярмарочная площадь звенела голосами торговцев, пестрела яркими красками товаров, удивляла чужеземными лицами, пахла не только сырой рыбой, как наш посёлок, но пряностями, сладкой ванилью, корицей и кофе, тем, который варили тут же на раскалённом песке и угощали вместе со сладким щербетом, в благодарность за покупки.