– Как можно, товарищ командир… – попробовал улыбнуться Иванчиков. – Ну, вы наделали шороху… Немец высунуться не мог.

– Зато сейчас что творит… – прижавшись к земле, буркнул Андрей.

– Вы ранены? – испуганно спросил Саранка.

– Не, вроде не задело… – недоуменно ответил Андрей.

– У вас кровь на рукаве…

Саранка ткнул пальцем в разодранный рукав гимнастерки Аникина.

– Нет, – отмахнулся Андрей. – Это я сошкой, когда в воронку скатывался…

Незакрепленные сошки болтались, когда он бежал, и одна из них своим острым, как пика, концом распорола ткань гимнастерки и разодрала кожу.

Ошеломленные аникинским пулеметным натиском немцы уже пришли в себя и, воспользовавшись паузой, вовсю срывали злость на наступающих. Пули свистели, не переставая, но слишком высоко. Аникин с Саранкой в своем марш-броске подобрались слишком близко к доту, преодолев границу сектора обстрела. До пулеметчиков осталось чуть меньше ста метров, и здесь крутизна горки сыграла солдатам на руку. Окошко пулеметной бойницы не позволяло фашистам выцелить нужный угол обстрела, и они палили по цепям штрафной роты, бойцы которой опять уткнулись, кто где, пытаясь зарыться, насколько это возможно. Огрызался в сторону фашистов только один ППШ.

– Слышь, а это не Крага, часом, продолжает палить? – прислушавшись, предположил Андрей.

– Похоже, он. Из-под танка нашего подбитого стреляет…

– Жив, курилка. А я думал, накрыло их с танкистом, окончательно и бесповоротно…

Почему-то мысль о выжившем Крагине Андрея обрадовала и ободрила. Осторожно, стараясь не высовываться за кромку воронки, он подогнал под себя металлический приклад «ДТ». Теперь пулемет надежно и крепко фиксировался, упираясь в плечо.

– Ну что, Саранка? Одну полную тарелку макарон им скормили… – стиснув зубы, усмехнулся Аникин. – А сейчас вот пожалуйте добавки…

Стремительным движением Андрей выставил «ДТ» перед собой на сошки и поймал в круглый стальной «бублик» пулеметного прицела окошечко немецкого дота. Огневое пламя методично выплевывалось из раструба с перерывами на доли секунды. Опытный, гад, бьет не подряд, а по пять-шесть патронов, для точности стрельбы.

«Ну что ж, мы-то народ дремучий. Не то что “дойче зольдатен” – валенки валенками… – с остервенелой злостью подумал про себя Аникин, затаивая дыхание. – А посему экономить нам резона нет…» Палец до упора отжал гашетку, и пулемет, как гончая, нетерпеливо ожидавшая команды «ату!», вздрогнул, пытаясь сорваться с места в карьер. Но руки и плечо крепко держали на линии совмещения стальной кружок прицела «ДТ» и квадратное окошко амбразуры, и вся ретивая энергия оружия выплеснулась в непрерывно разящую очередь. Андрею казалось, что вместо пулеметного диска, до отказа набитого шестьюдесятью тремя пулями, к «ДТ» прикреплена лебедка со стальным тросом диаметром 7,62 мм. И сейчас, нажимая гашетку, он со страшной скоростью разматывает этот трос, и малейшее ослабление хватки вырвет у него пулемет из рук.

Этот диск тоже был укомплектован трассерами, и Андрею было прекрасно видно, как пули ложились точно в цель, окутав амбразуру пулеметного дота облачком бетонной крошки и пыли.

Волна атакующего «ура-а!» поднималась за спиной Аникина, и он, не оборачиваясь и ни на секунду не прерывая стрельбы, каким-то шестым чувством ощущал, как метр за метром цепь товарищей поглощала пропитанное смертью расстояние до немецких окопов. Причем массив этой звуковой волны никак не соответствовал реальной живой силе ринувшейся на штурм высоты штрафной роты. Это была последняя попытка собравшихся в кулак скудных остатков трех взводов добраться до опоясавших высоту тремя ярусами немецких позиций, глубоко эшелонированных расчетами легкой и тяжелой артиллерии. Атаку роты поддерживала лишь пушка «тридцатьчетверки». Танк, не двигаясь с места, замер у самых наших окопов. Видимо, у «тридцатьчетверки» подбили ходовую, но экипаж продолжал посылать снаряд за снарядом.