Искупить кровью! Роман Кожухаров

© Кожухаров Р. Р., 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

– Я – Шу-Ра! Я – Шу-Ра! Белый Верх, ответьте! Я – Шу-Ра! Я – Шу-Ра!..

Радист сорвал с головы наушники. И тут же взрывная волна отбросила его на дно траншеи, в самую жижу. Падая, радист ударил Андрея по скуле каблуком сапога.

Наверное, когда снимешь наушники, этот рев слышен совсем по-другому. Так подумал Аникин, потерев ушибленную скулу. Каблук кованый. Трофейный. Шура, черт его дери. Надо ж так оказаться. Самого зовут Шура, и позывные у роты тоже Шу-Ра. Одно слово – тезки…

Андрей поначалу не понимал, чего их мотострелки и танкисты за спиной «шуриками» кличут. Потом уже Теренчук объяснил. У всех штрафных рот, говорил старшина, позывные одинаковые. Какой-то умник окрестил. Почти сразу, как штрафники на передовой появились. После сталинского «Ни шагу назад!». Шутников в окопах хватает, вот и приклеились позывные. Да так, что не отдерешь. По бумагам ОАШР – отдельная армейская штрафная рота. В радиоэфире коротко и ясно – Шу-Ра. А тут еще Бабенко, радист роты, оказался Александром. Да только Сашей его в роте никто не называл. Ни Саней, ни Сашкой. Шура, и все тут.

Аникин вжимался в липкую грязь бруствера, стараясь по звуку летящих мин угадать, куда они упадут. Ложатся левее. По взводу Марчука бьют. И штаб к ним ближе. Немецкие мины сыпались на плацдарм без передышки. Хотя плацдармом этот пятачок земли язык назвать не поворачивался. Кусок непролазной грязи, прилепившийся к самой кромке реки. Рота – ошметки ее, выжившие после переправы через реку Вытебеть, – вгрызлась в этот пятачок вчера вечером. Вернее, увязли. Всю ночь, под непрекращающимся обстрелом, Андрею казалось, что они вместе с куском непролазной грязи медленно сползают обратно в реку. Но грязь и спасала им жизни.

Склон создавал фашистам прекрасную зону обстрела. От кромки воды берег пологим наклоном уходил вверх, к высоте 200. Где-то за ней – Белые Верхи. Те самые, мать их «вытебеть», которые они должны взять штурмом, выбравшись из самого дна черной грязи. Линия обороны окольцовывала высоту 200 в два яруса. Сработано на совесть. Доты с пулеметами, батареи минометов и легких пушек.

С первого, ближнего к ним яруса – метров с четырехсот – немцы всю ночь били из минометов.

Но в атаку не шли. Пытались на расстоянии скинуть роту в реку. Третьи сутки льет как из ведра, плюс немецкие мины и лопатки штрафников.

– Это ж не лопатки, это ж вылитые грязечерпалки… – пытается шутить Бесфамильный. А Колобов шуточку не поддерживает:

– Неважно, как ты ее назовешь. Главное – черпай побыстрее… И радуйся, что не руками роешь…

Это правда. Лопатки в роте есть не у всех. Кто-то смекает, приспосабливая под «грязечерпалку» каску. Кошелев молчит и про порчу имущества не заикается. Момент не тот. Надо как можно быстрее поглубже врыться. К тому же по непонятно откуда усвоенному общеармейскому окопному принципу касками штрафники по назначению почти не пользуются. Что обстрел, что в атаку – в одних пилотках. Неудобные они, во время бега на глаза наезжают. Сталь «жидкая», как говорил Теренчук, все одно не спасает. Даже маленьким осколком – тюк и… дырка и в стали, и в коробочке черепной. А под землеройку использовать – жижа позволяет в самый раз…

Так, под вражескими минометами, мельканием лопаток и касок прибрежный глинозем быстро превращался в сплошное месиво. Уже не разберешь, где грязь, где гимнастерка, а где солдатские кожа да кости…

Вчера, во время форсирования реки, в кровавый бульон превратилась вода. Выше по течению переправлялись кавалеристы. У тех наведение понтонов было налажено по-взрослому. Не то что штрафники со своими подручными средствами – плотами да бревнами. К переправе конногвардейцы готовились, как по учебнику. Теренчук еще предположил, что, наверное, своих саперов имеют. «А нас эта Вытебеть точно вы…» – матерно сострил Крагин. А Теренчук его оборвал. «Не каркай», – сказал. Как в воду глядел старшина. То есть смотрел он в буквальном смысле слова – в воду. И ведь не суеверный был человек, по-крестьянски основательный. Ко всему относился философски. «Чему быть, того не миновать», – повторял. Может, предчувствовал, что через час с небольшим и его «не минует», что утащит его смерть в эту кроваво-зеленую мглу?

Пока разворачивали понтоны, кавалеристы укрыли личный состав в перелеске прибрежном. Дождь льет как из ведра, на берегу пусто. Только кавалерийские саперы колотят своими молотками, сразу в нескольких местах понтоны готовят. А немцы как раз на роту переключились и стрелковый батальон, который между штрафниками и кавалеристами втиснулся. Пехотой немцы даже больше заняты – сгрудились, как овцы на водопое, шум, гам, неразбериха – для пулеметов немецких самый раз. Те и рады: очереди пулеметные посылают и мины швыряют. Но как-то вяло, будто на психику давят: это мы, мол, только пристреливаемся, а вот сунетесь в реку, тогда узнаете.

Вдруг, как по команде, из перелеска хлынул живой поток – лошади, люди, повозки. Все больше лошади, людей почти не разглядеть. Это кавалерия первую партию пустила, на понтоны. А те в два ряда к берегу пришвартованы. Как только наполнились, саперы давай их с правого края толкать палками, разворачивать по течению, чтобы в аккурат к тому берегу правый край причалил. А немцы будто ждали. Из всех стволов, какими была высота их проклятая напичкана, принялись лупить. И шестиствольными минометами, и пушками. И пристреливаются все точнее. На понтонах заходило все ходуном, там свои волны точно заплескались. Раненые животные метаться начали, в воду прыгают и сами плывут – кто на тот берег, кто обратно. Только морды вытянутые видны. А потом «юнкерсы» появились. Начали утюжить бомбами вдоль русла. И почему-то именно к кавалеристам привязались. Топят один за другим. Потом до немцев доперло, что основные силы в перелеске прячутся. Или координировал кто их авиацию. «Юнкерсы» давай сыпать туда свои бомбы. И «мессеры» налево и направо из пулеметов полосуют. Вот тогда началась паника. Из перелеска хлынуло: лошади обезумевшие, люди… повозки в щепки, кто на понтон, кто в воду. А «мессеры» с «юнкерсами» дуреют от запаха крови и безнаказанности: как стервятники, кружат над рекой и рвут живое мясо в клочья.

Аникин и еще Саранка и Теренчук держатся за бревно, к нему оружие и вещмешки привязаны. Сверху мины и бомбы сыплются, а вода вокруг будто кипит: от крови красная, в ней – каша из копыт, трупов солдатских, крупы разорванные плывут, головы лошадиные, некоторые еще ревут в агонии – истошно так, жутко. Ближе к тому берегу, там, где течение выбиралось на стремнину, Теренчука и не стало. Вскрикнул только – точно как лошадь раненая, глаза как-то дико закатил, затылком бритым о воду ударился. И канул. А винтовка его – СВТ драгоценная, которую старшина холил и лелеял, окопной женой называл, – осталась к бревну привязанной. Аникин ее на берегу и отвязал, вместо своей «мосинки». Следом на берег выбрался взводный.

– Наши-то где, так вашу растак? – матерился Колобов, тоскливо озираясь на растерзанную фашистами реку. На чем свет стоит ругал штабных крыс дивизии. По его словам, Углищеву, командиру штрафников, командование обещало в ходе форсирования Вытебети и наступления на Белый Верх поддержку с воздуха и танками. Пока «юнкерсы» и «мессеры» творили что хотели, ни одного нашего самолета прикрытия так и не появилось.

– Они нас лошадями, гады, прикрыли, – рычал от бессилия взводный. Он сильно переживал потерю Теренчука. Многое держалось в роте на старшине. Но доля правды в словах Колобова была. Кавалеристский корпус отвлек на себя внимание немцев, и это позволило штрафникам не только преодолеть водную преграду с меньшими потерями, но и с ходу зацепиться за берег и расширить плацдарм.

За ночь, под минометным обстрелом, они сумели углубить траншеи. И ничего, что за шиворот и за голенище льет и нет на теле сухой нитки. Все в грязи вываляны и вымазаны. «Точно черти из ада», – скалится Бесфамильный. Дно траншеи тут же превращалось в жижу, и они скорее не рыли, а вычерпывали жидкую грязь, как из тонущей в болоте лодки.

Уже под утро они узнали, что ночью ротной разведке удалось перебраться обратно на левый берег. И вернуться. С кабелем и новыми указаниями штаба дивизии. Им предстоял штурм высоты 200. При поддержке танков. Вместе с танкистами штрафники должны овладеть Белым Верхом.

– Не отвечают, товарищ Колобов! – крик радиста еле продрался сквозь вой минометов.

– Надеть наушники! – захрипел Колобов, с трудом выдираясь из жижи. Он даже не пытался отряхнуться.

– Вызывать «Белый Верх»! – срывающимся голосом скомандовал взводный. – Вызывать! Пока не ответят…

Матерясь, он повернулся к Аникину. Андрей с трудом узнал его. Запачканное грязью, оно было перекошено судорогой смертельной усталости. Вдруг лицо его посветлело.

– Ты чего учудил? – спросил он, кивнув на винтовку Андрея. Цевье и затвор были обмотаны портянкой.

– Товарищ командир, оружие чтоб не сгубить. В грязище этой. «Эсвэтэшка» – она же как женщина. Как старшина говорил? За ней уход нужен.

– Да… старшина… Овдовела винтовка Теренчука… – отрешенно откликнулся Колобов.

Матерную ругань Колобова – командира взвода отдельной армейской штрафной роты – накрыл стремительно нарастающий рев. Снаряды тяжелых гаубиц ни с чем не спутаешь. Звук летящих «стопятидесятимиллиметровок» пронимал до самых кишок, вызывая утробное ощущение неминуемой смерти.