Выдавая ключ, администраторша как–то странно посмотрела на нас, сказав, что гости не могут задерживаться после одиннадцати вечера. Но в десять тридцать раздался стук в дверь и крики: – Покиньте номер немедленно, уже вечер! – Пришлось приказ выполнить.

Хельга

После командировок Смирнов по-прежнему чертил то механизм ворот, то кожух какого-нибудь судового пульта. И раз в неделю ездил в библиотеку. На следующий день, после

библиотеки, завод казался Смирнову еще более неприветливым, чем раньше. Желание покинуть его нарастало. Светлов, словно чувствуя настроение Смирнова после библиотеки, хмурился, рассматривая его чертежи. Чувствовал, что ему самому в библиотеку не ходить, что пути его со Смирновым начинают расходиться.

Конструкторы бюро были среднего возраста, один–два постарше. Мало кто из них бывал на каком–либо заводе. Светлов решил расширить их кругозор и немного развлечь, и организовал экскурсию на Рижский ликероводочный завод. Согласие было единодушным, прогулявших или опоздавших на работу в тот день не было. Экскурсанты прошли вдоль автоматических поточных линий в бутылочном звоне, восхитились показавшимся им высоким уровнем автоматизации производства водок, и в завершении экскурсии технолог пригласила их в лабораторию. На столе были расставлена всевозможная продукция завода и мензурки. Технолог предложила нам открывать на выбор любые виды продукции, выделив особо новый вид – „Лимонную горькую на коньяке”. Ее – то мы и исследовали до дна, да не одну и без закуски. Выходили из корпуса нестройной извивающейся и беспорядочной, неорганизованной толпой со смехом и шутками на винную тему. На проходной нас окинул понимающим взором охранник, привыкший регулярно видеть крепящихся деланно ровно идти работников после смены.

После экскурсии отношения со Светловым оставались по–прежнему не лучшими. И при первой возможности расстаться, когда его попросили выделить человека для работы в узком месте – в цехе, на участке шкафов для судовой электроаппаратуры, он не возражал. Так Смирнов стал помощником мастера в цехе. Началось общение с рабочими жестянщиками, сварщиками, резчиками на гильотинных ножницах. Выписывал наряды, распределял по работам, процентовал готовность ящиков, закрывал в конце месяцев наряды, участвовал в планерках у начальника цеха. В середине месяца привычной был диалог с жестянщиком выпивохой Микелисом, пропахшим дымом и водкой.

– Мастер, какая будет процентовка этого ящика?

– 60 %.

– Мастер, совсем мало получу, сделай больше.

– Куда уж больше, итак не остается денег на закрытие в конце месяца.

– Мастер, тебя не забуду.

– Хорошо, 70%, и ничего мне от тебя не надо. В конце месяца ведь получишь совсем мало, и выпить будет не на что.

– Ты прав, мастер, но сегодня сделай.

В цехе сошелся с другими молодым специалистами Сашей Федуном, Борей Эстеркиным и мастером Юрой Шалаенко. Люди в заводе сильно отличались от тех, кого он встречал на практике в Вагонзаводе. Были жестче, грубее, выглядели мрачными и унылыми. У Юры впечатление было ничуть не лучше. Оказалось, что все они приехали в Ригу из разных республик. В обед молодые специалисты уходили с территории, гуляли в соседнем парке, мечтали уйти с этого завода. Смирнов рассказывал им, каких прекрасных людей он встречал на Вагонзаводе. Вместе перебирали косточки обидчиков молодых специалистов – начальника цеха Каяндера, его заместителя Волкова и других. И вот Юра, в один из обеденных перерывов солнечного сентябрьского дня, на доске строительных лесов строящегося цеха, написал покаянное заявление. И знал же, что придется отрабатывать трехлетний срок, но тешил себя свободой на бумаге. Смирнов уговорил его повременить, не горячиться, не отдавать заявление начальнику цеха.