В этом почтовом ящике случилась и его первая командировка на Николаевский судостроительный завод. Аэродром „Рига – Спилве”. Впервые в жизни Смирнов сидит в самолете. Все ново, все будоражит, бешеное счастливое состояние восторга. Красивая стюардесса в голубой аэрофлотовской форме, проходя, упруго чиркает локоть Смирнова бостоном юбки, обтягивающей бедра. Чудесно! Раздает леденцы. Самолет разгоняется – захватывает дух, вжимает скоростным напором в кресло, тряска бешеная усиливается, дрожат щеки, губы. И вдруг – все стихает. Мир и покой, вираж и уходящее косо поле аэродрома под ним, а дальше дома города. В иллюминаторе появляются белые подушки облаков, пронизываемых солнечными лучами. А вот и засияло во всю солнце. Самолет поднялся над холмами облаков. Летим на Киев.

Протиснувшись между грудью стюардессы и переборкой люка, кивнув ей на прощанье, Смирнов вышел на трап, на мгновенье остановился, огляделся, вдохнул и почувствовал впервые особый вкус весеннего воздуха Юга. Разбирался долго с расписанием вылетов. Наконец нашел нужное – вылет в Николаев завтра. Сегодня есть рейс на Херсон, а от него до Николаева до ста километров и можно доехать автобусом. Купил билет за несколько рублей и поспешил на выход. Служащий махнул рукой в сторону маленького самолета, как показалось, какой-то стрекозы, – Тебе туда, –Смирнов побежал. На фюзеляже успел прочесть ” Морава” и по узкой короткой лесенке вошел в дверцу. Три задних места уже были заняты. Свободным оставалось одно – рядом с пилотом. – Так могло повезти только раз в жизни, –подумал Смирнов,– с трепетом в груди усаживаясь в кресло. Мечтал с детства стать летчиком. И вот он рядом с мечтой – рядом с летчиком. Пилот обернулся к задним пассажирам – Закройте дверь, и защелку накиньте–. Понажимал кнопки, пощелкал тумблерами. Словно чихнув вначале, завелся и загудел мотор, затрепетал пропеллер и самолет стал выруливать на взлетную полосу. После короткого разбега и, не сильно вдавливая Смирнова в кресло, самолет поднялся в ясное безоблачное небо, где сияло весеннее солнце конца мая. Смирнов разрывался, наблюдая пилота, приборы и землю. Осматривал все приборы кабины, пытался по колеблющимся стрелкам и надписям определить, что показывает тот или иной прибор. Разобрался с альтиметром и увидел показание – 1000 метров. С этой высоты зеленеющая земля, извилистая река, зеркальца озер – все хорошо просматривалось. Пилот спокойно и, пожалуй, даже небрежно придерживал штурвал. Напускная, конечно, небрежность подтолкнула Смирнова на мысль: – Не попросить ли хотя бы чуть– чуть порулить самолетом? – Но сдержался, не попросил. Захватывало дух, когда самолет иногда вдруг начинал быстро проваливаться, теряя высоту, а потом снова шел вверх. Летчик на „ахи” Смирнова улыбался. Рассказал, что самолет чешской постройки, очень легкий и потому, попадая то в воздушные потоки, то в ямы порхает как стрекоза. С большими и тяжелыми самолетами такое редко случается, да и летают они так высоко, что воздушные потоки их не достают. Но если попадают в воздушную яму, то падение длительное и серьезное. Часто страдают обычно не пристегнутые стюардессы и пассажиры. Бывают и травмы.

В Киеве было жарко, а в Херсоне был уже просто пышущий жар. На автовокзале Смирнов сел на единственное свободное заднее место маленького автобуса Павловского автозавода. Место хорошее, диван мягкий из кирзовой кожи. Окна и люки на крыше открыты и на ходу чуть продувает и сносно. Но асфальтированное шоссе закончилось, и пошла гравийная, а потом и грунтовая дорога. Пришло время испытать и терпеть. Оказалось, что открытые окна и люки – это раздолье для ветров. Ветры окружали ПАЗик. Но входили в него не только из голубых небес и зеленеющих рядом озимыми и травами полей, но устремлялись из–под колес в автобус, стремительно пронося частички почвы, песка, пыли и наполняя ими под давлением маленький автобус. И как только не регулировали щели люков, избавиться от пыли не удавалось. Но сквозняки хоть немного помогали перенести жару.