Ехали дивчины и хлопчики. Дивчины были одеты в легкие цветастые простые платья и босоножки на голую ногу. Лодыжки хорошо загорелые. Хлопчики – в хлопчатобумажных штанах и сандалиях. На головах были платки, у хлопчиков узбекские тюбетейки или кепки. Разговаривали на русском и украинском. Зная о певучести украинцев, Смирнов надеялся, что дорога будет с песнями. Но пассажиры были разрозненны. Жара и тряска многих сморили и некоторые спали. Приехали на автовокзал Николаева. Смирнов вышел, отряхнул волосы, обил плечи и грудь пиджака, посеревшие от пыли, и пошел искать гостиницу.

Гостиницу быстро нашел в центре города. Свободный номер оказался на первом этаже. Восхитительно высокой от перины оказалась кровать с хромированными стенками и возвышающимися над ними острыми маковками в форме луковицы. Открыл единственное окно, и сразу пахнуло жаром. Деревянная тумбочка у кровати была застлана белой скатеркой с вышивкой по полю красными земляниками с зелеными листочками. Стоял и небольшой стол под серой скатертью с висящими кистями, графин с водой на блюдце и опрокинутый стакан. Умывальник и туалет были по коридору. Это была первая гостиница Смирнова. Утопая в пышной перине, хорошо, но жарко выспался. В семь утра уже было жарко. По дороге в судостроительный завод нашел столовую. Позавтракал яйцом вкрутую, рыбной котлетой с гречкой, запил чаем с белым хлебом, который стоял на столах и был бесплатным.

Завод поразил бесконечностью территории, размерами корпусов. Смирнов шел к конструкторскому отделу по дороге вдоль стального бока корпуса строящегося корабля высотой в многоэтажный дом. Корабль все не кончался.

            ***

После Николаева Смирнова командировали в Таллинн, на Балтийский судостроительный завод, уже зимой. Город запомнился морозом, огнями фонарей, бросающих конусы света на белый снег скверов, запахом корицы и вина, вырывавшихся из двери в горе, покрытой снегом. Винный бар был устроен в холме. Вход был со стороны улицы. Дверь широко распахнута приветливо светилась. Запахи влекли, тянули, устоять и не зайти было не возможно. Мерещилось тепло и уют. Так и оказалось. Глотки сладкого горячего глинтвейна с корицей разлили по телу тепло. От вежливой, говорившей с приятным акцентом эстонки за стойкой, невозможно было отвести глаз. – Хоть не уходи,– мечтал и медлил Смирнов. Но момент не пришел.

Эстонское очарование осталось и вот Смирнов снова в Таллинне, уже осенью. Ходит по судостроительному заводу. Взбирается по сходням на рыболовецкий траулер. Воздух наполнен смоляным запахом от бухт канатов, лежащих на носу корабля. Пахнет рыбой. Всюду вьются чайки, пикируя то на воду, то на стоящий траулер. После ужина возвращается в заводскую гостиницу. С администраторшей пересмеивается такой же, как и он, командированный. Останавливается и поддерживает коллегу. Тот потчует ее анекдотами. Теперь поочередно рассказывают и хохочут, снова очередной – и снова хохот. И так до полночи.

Гуляя в парке Кадриорг, обратился к двум девушкам. Обе эстонки, по–русски говорят довольно хорошо. Высокую, светловолосую, дородную зовут Хельга. Смирнов пригласил их в кафе там же, рядом. Любимым напитком девушек оказался кофе. Предложил вина – отказались. Уговаривал, уговаривал – еле–еле согласились. Когда подали вино, Смирнов спросил:

–А как на эстонском сказать “мы пьем вино”?–Хельга, старательно выговаривая, чтобы русскому было понятнее:

– Mi jome vain. –Эту фразу на эстонском запомнил на всю жизнь.

Хельга навестила Смирнова в Риге. Своей веселостью и задором опровергла начисто насмешки по поводу темперамента эстонцев. Смирнов по–прежнему делил комнату на двоих с мамой, и поэтому Хельгу решили разместить на ночь в гостинице. Как иногородняя, она имела право остановиться в гостинице. Смирнов с Хельгой приехали в гостиницу „Балтия” и оформили ей номер. День гуляли по городу, а к вечеру вернулись вместе в гостиницу.