Малиновский, нахмурив брови домиком, стоит напротив и выглядит трогательно милым. Озабоченным. Смотрю на него поверх стакана и шмыгаю носом.

- Ты пары прогулял, что ли?

- А, - беспечно машет рукой, - ерунда. К тому же погода дрянь, дома лучше. Я там внизу буду, если что - маяк скинь, поднимусь.

Стягивая по пути косуху бесшумно идёт на выход. Дождь уютно стучит по стеклу, горячее пойло так приятно проходится по раздражённому горлу...

- Малиновский, - окликаю его голосом Джигурды, и Богдан, держась за дверной косяк, оборачивается. - Ну это... спасибо тебе.

- Спи, Ромашкина, - произносит без всякой иронии и тихо закрывает за собой дверь.

14. Часть 14

***

- Говорю же - спит она, не мешай!

- Она мне написала, что при смерти лежит, если я узнаю, что это ты с ней что-то сделал... Я тебя по судам затаскаю, понял? И не посмотрю, что твой дед олигарх!

- Да не ходи ты туда! - громким шёпотом протестует Малиновский, но Цветкова словно ураган сметая всё на своём пути залетает ко мне в комнату. Поверх ветровки жёлтый дождевик, стекла очков в мелких каплях.

Подбежав, падает на край кровати и давай сходу причитать:

- Что с тобой? Я чуть с ума не сошла! Чем ты заболела? Тело ломит? Температура сильно высокая? Дай лоб потрогаю, - Анька касается губами моего лба и как будто даже разочарованно: - Да нет, тридцать семь и пять максимум...

- Богдан мне лекарства купил, я выпила что-то, сейчас получше

уже.

Малиновский, сложив руки на груди стоит в дверном проёме и

выглядит сильно недовольным. Волосы взлохмачены, на щеке красные "сонные" полосы оставленные подушкой. Какой-то он милый сегодня...

Окстись, Ромашкина. Это всё чёртов жар.

Анька с подозрением оборачивается на моего спасителя и фырчит:

- Фигню по-любому какую-нибудь купил. Я тебе отвар с лавровым листом и черемшой принесла, мёртвого поднимет. И горчичники.

Шуршит пакет, на тумбочку сыплятся одна за другой банки со снадобьями. Я смотрю на Малиновского, он на меня, и я с чего-то вдруг ощущаю себя в его присутствии немного неловко.

Совсем не так как раньше, когда меня только один его вид раздражал, сейчас почему-то не раздражает, а смущает.

Точно лихорадка виновата.

- Спасибо, Ань, за заботу, но зачем ты пару прогуляла...

- Не страшно, потом лекцию у Ермоловой перепишу. Ты, главное, лечись, - и тише: - Может, домой поедем? Он же тебя тут угробит! Никакого ведь к нему доверия!

Смотрю на полную тумбочку разномастных лекарств в ярких коробках, тут же перевожу взгляд на Анькины банки с непонятным содержанием и вяло улыбаюсь:

- Не угробит. Я ему кровь из носа месяц живой нужна.

- Ой, ну не зна-аю, - тянет Цветкова и, скинув капюшон, с любопытством озирается по сторонам. - Симпатично тут. Наворовали, нувориши. За счёт наших налогов жиреют.

- Ань! - с укоризной шиплю на болтушку. - Так мы говорим о них, но не при них же!

Но та только лишь отмахивается:

- А то не так, что ли!

Малиновский закатывает глаза и ретируется, и мне становится немного стыдно за подругу. Хоть он меня и бесит, но он вроде как меня спас...

Анька что-то болтает, делится впечатлением о вчерашней вечеринке, как там было скучно и вообще ни о чём, попутно то и дело трогает мой лоб, сует под мышку градусник, втирает в грудную клетку какую-то вонючую гадость, а я, слушая её убаюкивающий щебет, вспоминаю залпы салюта за домом Самсоновой, потасовку с Эдиком, которая уже не кажется мне ужасной, а скорее смешной, тепло рук Малиновского на своей талии и, вопреки состоянию, чувствую себя слишком уж довольной.

***

Два дня проходят в каком-то полубредовом сне: температура то жарит, то спадает, я почти ничего не ем и не встаю с постели.