Кирилл привык к одиночеству, оно не тяготило его, напротив было желанным не только по той причине, что после операций и ночных дежурств хотелось отдохнуть и просто выспаться. Была и другая, по его мнению, более важная причина – это необходимость внутреннего покоя, доходящего до той благостной пустоты, когда тебе не нужно что-то решать и обдумывать, а тем более объяснять кому-то, кто оказался рядом с тобой, почему тебя вполне устраивает такая жизнь. Пустота звенящая – это несыгранная симфония, неслышимая, но несущая в себе чувство гармонии, словно ты находишься внутри музыки, которая еще не рождена Вселенной, и она носит ее в себе, беременная ею. Он не стал бы даже пытаться рассказать кому-то о своих ощущениях, потому что об этом рассказать невозможно, как невозможно выразить словами: что такое вечер где-нибудь на берегу реки вдали от всех, когда ты один, и вода, и звезды, и неожиданный плеск рыбы, и более – ничего. Это не картинка, это – состояние. С годами Кирилл понимал, что для него значило то или другое состояние. Вероятно, поэтому он перестал подпускать людей слишком близко к себе (не в физическом, а в душевном плане). Может быть, это случилось потому, что однажды он пережил настоящую глубокую привязанность, а когда его бросили, эта привязанность оставалась в нем еще долго, словно оттиск: не зачеркнуть, не соскоблить, не вырвать из сердца. Были и менее болезненные потери, например, бывших друзей, все еще здравствующих, но уже далеких от него, тех, кого он когда-то считал на сто процентов своими. Теперь он понимал, что ему просто так казалось, а на самом деле человек с тобой только на какое-то время, пока у него или у тебя не изменится что-то в жизни или не поменяется что-то внутри, и вы не разбежитесь по разным мирам в этой расширяющейся Вселенной. Он перестал повторять подобные ошибки: не обольщался, не прирастал, не удерживал. И женщина, входившая в его дом, не оставалась в нем надолго. Он не хотел этого, ему казалось, что всё изменялось в его доме от ее присутствия. Кирилл не мог объяснить ей, почему не готов к таким отношениям, которые предполагали совместное проживание в одном пространстве. Именно так: не в квартире, а в пространстве. Ему даже больше нравилось приходить к ней, чем приводить к себе. Он был, как улитка или черепаха, составляющая единое целое со своим домом, неотделим от него, словно врос всей своей кожей: там жило не просто его тело, но его мысли, чувства, настроения, воспоминания и нечеткий набросок будущего, которое рисовалось им самим в тихие вечера под легкий шепот ветра за окном.

Девушка, с которой он недавно расстался, обозвала его раком- отшельником, и ушла, громко хлопнув дверью. Это были не самые обидные слова, слышанные им о себе, к чему он уже привык и реагировал спокойнее – без особых потрясений, потому что понимал: все они по-своему были правы, это он не отвечал их ожиданиям, ведь люди ищут в других исключительно себя, им по большому счету не нужен никто другой. И спасаясь от одиночества, они часто сталкиваются с одиночеством другого человека, и он не способен помочь им, так как не может помочь даже себе самому. Посмотри в зеркало и скажи себе: «Здравствуй, друг мой, я люблю тебя таким, кем ты являешься на самом деле». Он не врал себе, что уже достойно удивления. Но на какое-то время после подобных сцен расставания с женщиной, Кирилл оставался один, не пытаясь заводить нового романа, заранее предполагая, чем все может завершиться. Поэтому продолжал сохранять свое пространство, не являясь при этом отшельником. Те люди, которые общались с ним на работе или его немногочисленные друзья не смогли бы сказать, что он был нелюдим и замкнут. Напротив Кирилл производил впечатление человека открытого, раскованного и веселого, когда оказывался в кругу людей знакомых и не очень знакомых ему. Как в нем всё это уживалось вместе трудно сказать. К тому же он каким-то непостижимым образом притягивал к себе женщин, производил на них неизгладимое впечатление (как шутили его друзья). Слишком чувствительные и романтические особы видели в нем образ загадочного и непредсказуемого мужчины. И это было правдой, как правдой было и то, что Кирилл даже не прилагал никаких усилий к тому, чтобы привлечь их внимание к себе, все получалось как-то само собой. Харизма? Обаяние? Что еще? Внешность играла опосредованную роль, хотя брюнет с голубыми глазами – это уже хорошо, как считают многие женщины. Но здесь все-таки было нечто другое, притягивающее слабый пол. Хотя, сложно сказать, что именно они считывали в нем. Ему казалось, что на него западали женщины особого типа: те, кто не ищет легких путей, которых интересуют мужчины, не обращающие на них внимания. И происходит это исключительно из духа противоречия, из желания, чтобы все было по их воле. А этот остроумный доктор почему-то проявляет к ним лишь стандартную вежливость и не более того. Им было нестерпимо интересно: почему? Так на свою беду они поддавались собственному любопытству, не понимая, что это временное помутнение сознания не приведет к серьезным отношениям. И если некую загадочность, соединенную с легкой брутальностью, вроде легкой небритости, создающих вместе ту самую коктейльную смесь, от которой женщины хмелели, еще можно было как-то объяснить, оправдывая их слабость перед его мужским обаянием, но как было понять, каким образом в этом человеке, на вид рассудительном и, казалось, продумывающим все ходы заранее, вырывалась, как черт из табакерки, та самая непредсказуемость, которая никак не вписывалась в целостность создаваемого образа. Единственным оправданием служило то, что этот образ создавался не самим Кириллом, а теми, кто видел его так и никак иначе.