Но так было не всегда, ибо этот возможный мир одно время он считал для себя невыносимым и бессмысленным, словно они шли с ним рядом, не соприкасаясь друг с другом, как две параллельные прямые. Ему было 23 года, но казалось, что он уже все знал о нем и не хотел знать ничего большего. Что стало причиной? В том-то и дело, что причины не существовало. Просто однажды проснувшись, он вдруг понял, что времени, в том смысле какое оно имело для него раньше, как будто нет. Искривленное пространство: вдох-выдох – покорное существование моего собственного тела, – думал он, – физиология и более ничего. Сердце – всего лишь механизм – что-то вроде часов, которые идут: тик-так, тик-так… Чего ждать? Может быть того момента, когда ждать уже будет нечего? Он хотел записывать свои ощущения, но даже это было лень ему делать. Я не жил, я наблюдал, – мог бы он сказать тогда о себе. Спонтанное движение, маршрут которого был не определен. Было ли это безразличием к миру? Нет, просто я не утруждал себя выделением чего- то одного конкретного от другого – все являлось равнозначным, все было одинаковым для меня. Я и не спал, и не жил, а находился как будто в полудреме, иногда замечая что-то: некий свет или темноту сквозь ресницы. Сам себе я казался абсолютно свободным, потому что был, как будто от всего отделен: высшая форма свободы по моему мнению. Я смотрел на людей, но словно не видел их. Может быть, меня тоже не видели – не замечали, словно я был прозрачен, как и все они для меня самого, может быть, мы даже проходили сквозь друг друга. Я наблюдал за перемещением теней, будучи и сам такой же тенью. Да, я все замечал, но не принимал значимость чего-либо: все мгновения казались мне одинаковыми, и ничего нового не могло произойти, как будто я уже прибыл к месту своего назначения и никуда не иду. Я – человек, сидящий в каком-то месте (неважно – в каком), закинув ногу за ногу, держащий в уголках губ погасшую сигарету, не знающий – что делаю здесь, и какой сейчас день. Может быть, я спал наяву? Мне ничего не было нужно: всего уже было достаточно. Разве изменится этот тротуар, по которому я иду утром, потому что должен идти в это время в институт, а потом идти из него обратно? Я не испытывая никакого противоречия своим действиям, потому что на глубинном уровне оно состоялось еще раньше, когда я понял, что мое представление о том, что человек рожден для удовольствия этой жизнью – неверно. Почему изначально возник в моей голове этот посыл, было не известно. Я сравнивал картинку, возникающую в моем воображении, и она не совпадала с тем, что я наблюдал в реальности: ожидания рушились. И меня это напрягало, и создавало мои страдания, а страдать я не хотел. Вначале я суетился, бегая от одних картинок к другим, словно пытаясь зафиксировать их на месте. Ведь я верил, что знаю, как должно быть по-настоящему, то есть, правильно, потому что я не просто мечтал об этом, но и совершал какие-то действия, которые по логике должны были реализовываться в те самые удовольствия жизни, которые мне, казалось, были обещаны. Кем? Кто вложил в меня эту мысль? И я старался, очень старался, но ничего не получалось – зеро. Понимая, что переделать этот мир я не смогу, я встал в позу мирского отшельника. Я считал, что дело не во мне самом, а в том, что все здесь неправильно: ни люди, ни события – все против меня. Я просто плыл по течению. Желание чего-то большего казалось мне губительным, потому что тогда это сделало бы меня несвободным, то есть, зависимым от этого мира, который сможет творить со мной все что захочет, что вздумается ему в какую-то минуту, если я только поддамся ему, уступлю, подойду ближе, вступив с ним в контакт. Я не знал, как с этим жить. Я был зажат в себе. И сам был похож на этот окаменевший город, который не отпускал меня. Сжечь мосты между собой и миром? Странное дело, что в такие моменты я был утонченно внимателен к мелочам: мог рассматривать часами тени на потолке в своей комнате или какой-нибудь предмет, видимый тысячу раз, но казавшийся мне новым. Значит, это все-таки не было безразличием, бесчувствием? Внутри меня шла какая-то борьба, смысла которой я не понимал. Черно- белое кино: два цвета или отсутствие цвета. Меня привлекали деревья, лишенные листвы, они казались мне более откровенными, истинными в этой откровенности, обнаженности, угловатости, минимализме, лишенном столько ненужного, яркого и вульгарного в своей броскости кричащей и выкрикивающей что-то вам в лицо, то, что было ненужным вовсе в этот момент. Я тогда не знал, что борюсь не с миром, а со своим представлением о нем, возникшим в моем воображении, которое я принимал за настоящее, за единственную верную реальность, которая должна воплощаться по щелчку моего пальца, а не по каким-то неведомым мне вселенским законам. Я не знал тогда, что многие сломались сразу на этом, и больше не пытались искать другие пути, и, дойдя до некой наклонной плоскости, начинали скользить по ней вниз уже по инерции.