– Мне тоже. Я приезжаю в Тбилиси, от одного запаха приправ дурею, и все меня знают как будто. В Питер возвращаюсь – тоже родина, видимо две половинки генетически срослись.

Они говорили об этом буквально перед тем, когда собирались идти в операционную, но сейчас молчали: то ли думали, то ли молились, как умели. Возможно, что так и было. В то же время такая поза хирурга это еще и готовность номер один, и возможность сосредоточиться (у кого как). А потом – старт. И полетели: скальпель, зажим, другие разные слова, с завершающим словом «шьем». И выдох – долгий, успокаивающий.

А когда заканчивается день, ты снова попадаешь в машинный рой, и тут – как повезет, но в любом случае окажешься дома. И заполнишь свой вечер тем, что выберешь по настроению. Или уйдешь из дома прогуляться, или завалишься в гости к кому- нибудь в качестве сюрприза, особенно интересно, если этот сюрприз все-таки обрадует. А может быть, просто устроишься на диване с книгой и незаметно перестанешь концентрироваться на тексте, и это будет означать, что ты уснул.

…И на этот раз снова была Древняя Греция и храм Асклепия. Кирилл медленно шел по каменным плитам, стараясь запомнить все как можно лучше. Он чувствовал необычный подъем внутри, как сейчас сказали бы, особую энергетику, исходящую, казалось, от самих стен храма, которую он впитывал в себя, называя ее жизненной энергией, что само по себе не требовало уже никаких объяснений. Ему казалось, как будто воздух становится плотнее, и вот-вот может приподнять его и удержать над землей. Нужно идти вперед и ни в чем не сомневаться, – говорил он себе, ибо сомнения делают нас слабее. И мы теряем свою силу не потому, что больны, а наоборот: больны, потому что теряем свою силу.

Он был, словно путешественник, попавший сюда совершенно случайно, и ничего не знающий об этом месте, где происходит какая-то жизнь, далекая от той, которая была известна ему. Эти мраморные ступени, эти тяжелые колонны, эти, будто из одного монолита здания, уходящие на такую высоту, что невозможно было представить, кто и как возводил их. Особенно впечатляло его само святилище, под которым с западной стороны портика находился дополнительный этаж. Кирилл спускался туда по наружной лестнице, обнесенной подпорными стенами. Это место называлось «абатон». Именно там люди, пришедшие за исцелением, проводили ночь. И сам он тоже побывал в нем, как будто кто-то перенес его туда неизвестным образом через века, промелькнувшие, как минуты.

Кирилл думал о том, почему именно ему дано было все это увидеть? Может быть, есть какая-то связь с тем, что я – врач, а значит потомок Асклепия, через самого Гиппократа, клятву которому давал, приступая к врачеванию после учебы в медицинском институте? Но кто из студентов задумывался тогда, по какой причине столько времени этот ритуал повторяется из года в год? И Кирилл тоже никогда не думал об этом. Но сейчас свои сны он не мог воспринимать иначе как откровение, данное ему. Сны сами выбирают нас, – считал он, описывая в своей рукописи то, что увидел, пребывая в состоянии сна. Ему врезались в память слова, которые прозвучали там, хотя он не мог вспомнить того, кто их произносил: «Исцеление человека лежит через его духовное возрождение». Сам же он так никогда не думал, по привычке разделяя тело и дух. Но процесс исцеления в храме происходил удивительным образом, потому что подобное врачевание было абсолютно неизвестно современной медицине. Да и выглядело бы это сейчас, по меньшей мере, странно, – считал он, погружаясь в ту ночную реальность, которая была похожа на какой-то другой мир, о котором он знал только то, что это называется сном. Но для чего нам снятся сны? Есть ли в них вообще какой-то смысл, кроме того, что меняются картинки, иногда как будто никак несвязанные между собой? Именно поэтому у Кирилла возникло желание интерпретировать их, так как он не верил в случайность и хаотичность подобной информации, а то, что это была именно информация, он не сомневался. Легче всего пренебречь тем, чего мы не понимаем, – считал он. И смотрел свой сон с продолжением. Он уже и не помнил, когда именно все началось. Но проснувшись утром, каждый раз думал, что это было последнее сновидение о той истории, свидетелем которой он стал.