«А телефон почему был выключен?» – не сдавалась Дуара, хотя ее напор уже ослаб под влиянием спокойной уверенности Марка.

«А вот это хороший вопрос», – Марк снова перевел взгляд на Анда, на этот раз более строгий. «Анд? Почему телефон был выключен? Я тебе говорил держать его включенным, вдруг мне бы что понадобилось».

Анд, уловив спасительную нить, тут же подхватил: «Д-да я… он разрядился, Марк! Совсем в ноль! Я и не заметил… Забы-был зарядку дома…» Он заискивающе посмотрел на Марка, ища подтверждения.

Марк едва заметно вздохнул, словно смиряясь с безалаберностью друга. «Разрядился… Ну вот, Дуара, видишь? Никакой трагедии. Просто разрядился телефон, и он на пару минут отошел, пока мы работали. А ты уже скандал устроила». Он сказал это беззлобно, почти по-дружески, но с легким оттенком покровительства.

Дуара замолчала, сбитая с толку. Логичная, хоть и выдуманная, картина, представленная Марком, плюс подтверждение (пусть и жалкое) от самого Анда, разрушили ее обвинения. Она все еще была зла на Анда, но оснований не верить Марку у нее не было. Марк не врет. Марк – серьезный.

Она бросила на Анда последний испепеляющий взгляд. «Ладно… Поговорим еще», – процедила она сквозь зубы и, резко развернувшись, пошла к школе, не сказав больше ни слова.

Анд проводил ее взглядом, затем повернулся к Марку с выражением безграничной благодарности и восхищения на лице.

«Марк… Ты… Я не знаю, как тебя благодарить! Я думал, все, конец… Она бы меня точно прибила!»

Марк лишь слегка пожал плечами, на его лице не дрогнул ни один мускул. «Просто в следующий раз думай головой, прежде чем врать. И предупреждай меня заранее». Он сказал это холодно, без тени дружеского участия. Это был не совет, а инструкция по эксплуатации.

Он справился. Легко, изящно, вернув ситуацию под свой контроль. Ни тени вчерашней нервозности. Старый Марк вернулся. И он был готов к игре. Любой игре.

Они подошли к школе. И картина повторилась с почти сюрреалистической точностью. Та же толпа зевак у входа. Тот же угол у водосточной трубы. Тот же Шон, вжавший голову в плечи, только тетрадей в руках уже не было – они валялись на грязном асфальте, одна раскрытая страница была затоптана чьим-то ботинком. И тот же Костя, тупой качок, снова нависал над Шоном, на этот раз уже не просто тыча пальцем, а схватив его за воротник мешковатой куртки. Его приятели стояли рядом, скалясь.

Марк остановился. Внутри у него что-то щелкнуло. Холодно и резко. Он вспомнил свой собственный первобытный ужас в подворотне. Свою панику, свое бегство. Свою слабость перед лицом необъяснимого. И эта тупая, предсказуемая сцена насилия перед ним – Костя, самоутверждающийся за счет беззащитного Шона – вдруг стала не просто раздражающей помехой. Она стала личным оскорблением. Напоминанием о том унизительном страхе, который он испытал и который теперь презирал в себе больше всего на свете. Он ненавидел себя за то, что позволил себе испугаться той херни. И эта ненависть требовала выхода.

Он не пошел к ним. Он просто стоял на месте, у входа на школьный двор, и его взгляд, холодный и неподвижный, впился в Костю. Он не кричал, не звал. Но Костя, словно почувствовав этот взгляд затылком, обернулся. Ухмылка снова сползла с его лица, но на этот раз на нем отразилась не просто настороженность, а явный, почти животный страх. Он знал, что перешел черту, нарушил негласное правило – не трогать Шона после первого предупреждения Марка.

«Костя», – голос Марка прозвучал тихо, но в наступившей тишине его услышали все. «Отойдем на пару слов».

Это не было вопросом или предложением. Это был приказ. Костя медленно разжал пальцы, отпуская воротник Шона. Он бросил затравленный взгляд на своих приятелей, но те уже предусмотрительно отступили на шаг, делая вид, что они вообще не при делах. Толпа зевак замерла в напряженном ожидании.