Эти мелкие изменения, сбои в привычном поведении, накапливались. Сам Марк, возможно, их не замечал, слишком занятый внутренней борьбой с навязчивым воспоминанием и попытками восстановить статус-кво в своей голове. Но система, которую он выстроил вокруг себя, начала едва заметно реагировать на эти вибрации. Иллюзия его непоколебимого контроля, хоть и не рухнула, но покрылась сетью тонких, почти невидимых трещин. Он все еще был на вершине, но его трон, казалось, слегка покачнулся.

Самым сложным для Марка стало поддержание иллюзии нормальности в более личных, хоть и поверхностных, взаимодействиях. Его обычная способность легко «отзеркаливать» собеседника, подстраиваться под тон разговора, дала сбой.

Разговаривая с Максом, своим искренним и простодушным «лучшим другом», Марк поймал себя на том, что не слушает его восторженный рассказ о каком-то новом фильме. Его мысли снова унеслись к холодной стене и пожелтевшему листку бумаги.

«…и там такой поворот в конце, прикинь!» – завершил Макс, ожидая реакции.

Марк молчал, глядя куда-то сквозь него.

«Марк?» – Макс осторожно тронул его за плечо. «Ты как? Все нормально?»

«А? Да, нормально», – Марк встряхнулся, возвращаясь. «Фильм, говоришь… Круто». Но его ответ прозвучал механически, без тени энтузиазма, и Макс озадаченно нахмурился, чувствуя фальшь, но не решаясь расспрашивать дальше.

Даже с Дайкой, которая после памятного пятничного вечера стала еще более внимательной и восторженной, общение стало напряженным. Он отвечал на ее звонки и сообщения, но разговоры были короче, его ответы – односложнее. Он ссылался на усталость и подготовку к экзаменам, но Дайка чувствовала холодок, отстраненность, которой раньше не было. Она списывала это на его «серьезность» и загруженность, но тень сомнения начинала закрадываться в ее мысли.

Однажды в школьном коридоре он почти столкнулся с Катей. Она, как всегда, просто и дружелюбно улыбнулась: «Ой, прости, Марк! Задумалась». В обычное время он бы ответил вежливой формальностью или просто прошел мимо. Но в этот раз, на долю секунды, его лицо исказилось странной гримасой – смесью страха и раздражения, словно ее простое присутствие было угрозой. Он тут же взял себя в руки, но Катя успела заметить этот мимолетный сбой. Она ничего не сказала, но ее внимательный, чуть удивленный взгляд задержался на нем дольше обычного.

Эта скрытая нервозность, эта рассеянность, эти короткие провалы в контроле над мимикой и тоном – все это создавало диссонанс. Марк изо всех сил старался держать фасад неприступности и порядка, но внутреннее напряжение просачивалось наружу мелкими, но заметными для наблюдательного глаза деталями. Он все еще был в центре своей вселенной, но сама вселенная, казалось, начала подрагивать, реагируя на смещение его внутреннего стержня. И чем сильнее он пытался игнорировать причину этого смещения, тем очевиднее становились симптомы. Мир вокруг него еще не знал о подворотне и странном листке бумаги, но уже начинал чувствовать эхо того столкновения с необъяснимым.

Вечер опустился на город, окрашивая небо в грязные оттенки фиолетового и серого. Марк сидел за столом в своей комнате. Домашнее задание было сделано – механически, без особого вникания, но правильно. Ужин прошел в обычном молчаливом напряжении с матерью и отчимом – он съел свою порцию, не поднимая глаз от тарелки, и ушел к себе, не удостоив их даже дежурным «спасибо».

Комната была его крепостью, его лабораторией контроля. Но последние дни эта крепость ощущалась… осажденной. Невидимым врагом, засевшим у него в голове после того вечера в подворотне. Он откинулся на спинку стула, провел ладонью по лицу. Легкая головная боль тугим обручем стягивала виски – результат постоянного внутреннего напряжения, попыток подавить то, что он видел, и раздражения на собственную несвойственную ему реакцию, длившуюся эти несколько дней.