Марк видел, как Дайка слегка растерялась под этим напором, но все же мягко настояла на своем. Он оценил ее стойкость, но сама ситуация была отвратительной.

Вечер катился по накатанной колее. Громче становился смех, бессвязнее – разговоры. Дядя Игорь уже трижды рассказал один и тот же анекдот про рыбалку, каждый раз смеясь громче всех. Тетя Марина переключилась на обсуждение каких-то общих знакомых, щедро делясь сплетнями. Мать периодически жаловалась на усталость и тяжелую жизнь, незаметно подливая себе вина. Отчим в основном молчал, улыбаясь невпопад.

А Дайка… Дайка сидела среди всего этого, поддерживая разговор, кивая, улыбаясь. Она смеялась шуткам дяди Игоря, сочувственно кивала на жалобы Елены Викторовны, терпеливо отвечала на бесконечные вопросы тети Марины. Марк смотрел на нее и не понимал: она действительно не замечает всей этой пошлости, фальши, убогости? Или она так хорошо играет свою роль? Ее доброта и воспитанность казались здесь чем-то инородным, нелепым, как ее нарядное платье в этой прокуренной, заставленной бутылками гостиной.

Его воротило от собственных родственников, от этой липкой атмосферы пьяного «родства». Он чувствовал себя чужим, наблюдателем из другого мира. И только присутствие Дайки, ее наивная попытка вписаться в этот балаган, делали вечер еще более невыносимым. Она была здесь из-за него. И это было еще одним поводом презирать и себя, и их всех.

Вечер начался на удивление… прилично. Родственники Марка, казалось, включили режим «гостеприимство для важной персоны». Вопросы Дайке задавали, но без излишнего любопытства, больше походя на светскую беседу. Тетя Марина хвалила ее платье и умный вид. Мать налила ей сока, даже не пытаясь предложить вино, и с гордостью рассказывала Дайке о «достижениях» Марка в учебе (сильно преувеличенных, как отметил про себя Марк). Дядя Игорь рассказал пару относительно безобидных анекдотов и даже поинтересовался у Дайки ее мнением о какой-то книге, которую она упомянула. Отчим поддерживал разговор общими фразами, стараясь выглядеть солидно.

Марк сидел и наблюдал за этим спектаклем с плохо скрываемым внутренним цинизмом. Он видел, как напряжена мать, как она одергивает скатерть, как неестественно громко смеется шуткам дяди. Он замечал, как тетя Марина сдерживает язвительные комментарии, которые обычно слетали у нее с языка. Он видел, как отчим старательно подбирает слова. Они все играли роли. Играли для Дайки, для этой милой, умной девочки в красивом платье, которая была «девушкой Марка». Они создавали иллюзию нормальной, дружной, пусть и шумной семьи. И это представление было почти таким же отвратительным, как их обычное пятничное состояние, если не хуже – из-за своей лживости.

Но Дайка… Дайка сияла. Она явно принимала все за чистую монету. Ей нравилось внимание, нравилась эта атмосфера «теплого» семейного круга. Она смеялась, отвечала, рассказывала о себе, чувствовала себя принятой и оцененной. Ее искренняя радость и легкое волнение были почти осязаемы.

И странное дело – глядя на ее неподдельное удовольствие, Марк почувствовал, что его собственное раздражение и отвращение немного притупились. Ее наивность, ее неспособность или нежелание видеть фальшь, создавали вокруг нее какое-то защитное поле, которое частично гасило его внутренний мрак. Он все так же презирал эту комедию, но злость не разъедала его так сильно, как обычно. Ее присутствие, как ни странно, делало вечер терпимым. Не хорошим, но терпимым.

Когда пришло время уходить, Дайка прощалась со всеми с искренней теплотой.

«Спасибо вам большое! Мне было так приятно познакомиться!» – говорила она, и ее глаза светились счастьем.