Его ненависть к одноклассникам росла с каждым днем. Он видел их жестокость, их тупое, стадное желание растоптать слабого. Он вспоминал Анда – как над ним смеялись, когда он начал говорить правду, как его избегали. И Шон проводил параллель. «Они убили Анда своим отношением», – стучала мысль в его воспаленном мозгу. – «Теперь они убьют и меня». Он не видел разницы между психологической травлей и физическим уничтожением. Для него это было одно и то же – медленное, мучительное убийство.

Он пытался говорить об этом с Марком. Но Марк… Марк был холоден, как айсберг. Он выслушивал жалобы Шона (если вообще выслушивал), отвечал короткими, безразличными фразами вроде «перестань ныть» или «будь сильнее». Он давал мелкие поручения, но не предлагал ни реальной защиты, ни сочувствия. Шон чувствовал, что для Марка он всего лишь функция, инструмент. Полезный, пока работает, но не более. Надежда на его покровительство таяла, оставляя лишь горькое осознание своей полной ничтожности и одиночества.

И тогда начался поиск в сети. Сначала – просто статьи о школьной травле, о психологии толпы. Потом – форумы, где такие же отчаявшиеся подростки делились своей болью и фантазиями о мести. Потом – истории о Колумбайне, о Керчи, о Казани. Имена, даты, оружие, количество жертв. Это завораживало и ужасало одновременно.

А затем – запросы поопаснее. «Как достать оружие?», «Самодельное взрывное устройство», «План школы [номер его школы]». Он стирал историю поиска, использовал анонимайзеры, но внутри него зрел план. План мести. Не кому-то конкретному. А всем им. Всем тем, кто смеялся, кто отворачивался, кто называл его «Опухолью». Всем, кто делал его жизнь невыносимой. Он покажет им. Он заставит их бояться. Он заставит их страдать так же, как страдал он.

Он вспомнил про отцовское ружье. Старый охотничий дробовик, который отец хранил в сейфе в кладовке. Отец был в долгой командировке. Шон знал, где лежит ключ от сейфа. Это было рискованно, но возможно.

Марк знал об этих поисках. Его инфо-способность давала ему доступ к активности Шона в сети, к его мыслям, к его растущей одержимости. Но сверхрациональный ум Марка, лишенный эмоционального компонента и настроенный на статистическую вероятность, классифицировал это как «фантазии на фоне стресса». Вероятность реальных действий со стороны такого «слабого и трусливого» субъекта, как Шон, оценивалась как крайне низкая. К тому же, мысли Шона были хаотичны, полны противоречий – он то планировал месть, то впадал в апатию, то снова начинал искать способы лечения. Марк решил, что это просто «шум», не требующий активного вмешательства. Он продолжал наблюдать, но не придавал этим сигналам должного значения. Его идеальная логика не учитывала фактор отчаяния, способный толкнуть на иррациональный поступок даже самого забитого человека. Он упустил момент, когда тихий отсчет в голове Шона подошел к нулю.

В то утро Шон не пошел в школу сразу. Он дождался, когда мать уйдет на работу. Дрожащими руками открыл кладовку, нашел ключ, открыл тяжелый металлический сейф. Старый отцовский ПМ лежал там рядом с пачкой патронов. Он никогда раньше не держал в руках настоящий пистолет. Он был тяжелым, холодным, пах оружейным маслом. Шон зарядил магазин, чувствуя, как колотится сердце и немеют пальцы. Спрятал пистолет под куртку, сунул в карман запасные патроны. Бросил последний взгляд на свою захламленную комнату. И вышел из дома. Решение было принято. Обратного пути не было.

***

Утро шло своим чередом, размеренно и предсказуемо, как ход стрелок на настенных часах в кабинете обществознания. Марк стоял у доски. Маргарита Семеновна, учительница, задала ему какой-то каверзный вопрос о разделении властей и системе сдержек и противовесов в современных демократиях. Марк, как обычно, отвечал безупречно. Его новая, сверхрациональная способность позволяла ему не просто вспоминать материал, а мгновенно структурировать ответ, подбирать идеальные формулировки, приводить точные примеры, которые он считывал прямо из информационного поля – учебников, монографий, научных статей. Голос его звучал ровно, без эмоций, как у лектора, читающего давно выученный текст. Класс слушал в обычной смеси восхищения и легкого озноба от его холодной точности.