– Вот это надо петь? – спросила Олеана. – Вполне серьёзно?

– Петь надо вполне серьёзно, а в результате должно быть смешно, – сказал Идэн мрачно.

– Вряд ли получится смешно, – усомнилась девушка.

– Слушай, – сказал пианист, – за выступление заплатят! Чего тут рассуждать? Смешно – не смешно…

Девушка выучила слова наизусть; они с музыкантом долго репетировали, и, наконец, песня зазвучала.

Идэн проводил свою напарницу в гримерную. Костюмер выдал ей длинное голубое платье, очень нарядное, возможно даже слишком нарядное: большой кружевной воротник и пришитые везде, где только можно, блёстки, делали его слегка карикатурным. Постижёр подобрал для Олеаны белокурый парик с серебряным обручем вокруг головы и едва успел наложить девушке грим, как оказалось, что пора выходить на сцену.

– Неужели концерт уже начался? А как же генеральная репетиция? – удивлённо спросила Олеана у своего партнера, зашедшего за ней в гримёрку.

– А зачем тебе генеральная репетиция? – полюбопытствовал Идэн, заменивший перед выступлением свою, видавшую виды куртку на чёрный фрак и манишку.

– Мы же ни разу не пели со сцены! Такой большой зал… Услышат ли нас в задних рядах?!

– Не волнуйся. Услышат.

Артисты поднялись по лесенке, ведущей к кулисам, и вышли на сцену. Стоя за закрытым занавесом, они услышали, как ведущий объявил:

– Олеана Мэй и Идэн Ковард! Песня «О женщинах и мужчинах»!

Послышались аплодисменты. Занавес поднялся.

Олеана почти не видела лиц, но сознавала, что на неё смотрит огромное количество глаз. Как ни странно, она не очень волновалась: в кабачке «У Грина» Олеана привыкла выступать на публике; к тому же, в прокуренном обеденном зале она пела, стоя почти вплотную к слушателям, сейчас же зал был хоть и велик, но достаточно далёк.

Артисты поклонились. Им снова захлопали. Идэн уселся за рояль и заиграл вступление. Олеана начала петь.

Обычно после первых же нот она растворялась в своем исполнении настолько, что если бы рядом вдруг началась стрельба или с небес слетели бы ангелы, – она заметила бы это не сразу. Но, не проникнувшись словами песни, она, отстранённо контролируя звучание собственного голоса, – как если бы механически воспроизводила мелодию на флейте, – подобно раздувающему щёки уличному музыканту, выводящему жалобную «И сир я, и беден» и в то же время видящему летящие в его шляпу монеты, – одновременно могла наблюдать за происходящим вокруг неё.

А происходило нечто странное. Лица слушателей выражали непонимание и недоумение. В зале появился шум: кто-то смеялся, кто-то свистел, кто-то стал пробираться к выходу… До девушки долетали негодующие возгласы об оскорблении Её Королевского Величества…

– Занавес! – вдруг закричал кто-то. – Опустите занавес!

Тяжёлые бархатные шторы скрыли сцену от зала, и тут же к артистам бросились вооруженные стражники. Испуганной Олеане не дали даже снять грим и переодеться. С головы её один из стражников сорвал белокурый парик, открыв её собственные, русые, тут же рассыпавшиеся по плечам волосы. Ей связали руки и увели со сцены. На улице её затолкали в повозку и увезли куда-то вместе с музыкантом, конферансье и большим количеством незнакомых Олеане, насмерть перепуганных людей.

Мрачное здание с решётками на окнах встретило Олеану. По длинным коридорам с глухими дверями её привели в каменную каморку и заперли. Олеана старалась объяснить себе происходящее, но понимала только одно: домой она сегодня не вернётся, и мама сойдёт с ума от волнения.

Девушка прилегла на железную койку… Может быть, то, что она пела, нельзя было петь? Она вспоминала слова песни: «Место женщин – у печи, им лучше делать калачи, а подписывать законы – привилегия мужчин…» Неужели кто-то мог усмотреть в этой фразе оскорбительный намёк на Её Королевское Величество? Это же шуточная песня!.. Из-за чего поднялся такой шум в зале? Почему её схватили?.. Олеана долго строила догадки, но не нашла ответа и, наконец, уснула, – прямо в голубом концертном платье и с остатками грима на лице.