– Ты думаешь, это смешно?

– А разве нет? – удивился мышонок.

– Что смешного в том, что я не знаю Творца, что я слеп в мире миров, что я – одинок? Я повторяю за великим Сократом: «Я знаю, что ничего не знаю,» – и плачу. Разве это смешно?

– Нет.

– Мне думается, каждый, хотя бы немного мыслящий, должен горевать над своим несовершенством, а не смеяться над тем, что ему недоступно.

– Но я не могу….

– Чего ты не можешь?

– Горевать над своим несовершенством. Ведь я же не знаю. Как можно горевать о том, чего ты не знаешь?

– Просто, поверь, – ответил учитель и тихо добавил, явно наслаждаясь латынью: Et sepultus resurrexit; certum est, quia impossibile.22

Он посмотрел на мышонка, о чём-то задумался, затем, поднявшись с травы на задние лапы, стал декламировать Пушкина:

Движенья нет, сказал мудрец брадатый.

Другой смолчал и стал пред ним ходить.

Сильнее бы не мог он возразить;

Хвалили все ответ замысловатый.

Но, господа, забавный случай сей

Другой пример на память мне приводит:

Ведь каждый день пред нами солнце ходит,

Однако ж прав упрямый Галилей.23

– Ты знаешь Галилея? – быстро спросил он мышонка.

– Нет.

– Значит, его тоже не существует.

– Да ну нет же! – воскликнул сбитый с толку зверёк. – А его портрет в учительской? Я видел его портрет! Значит, он существует! Существовал….

– Изображений Бога куда больше, – парировал кот.

– Они не настоящие!

– А что есть настоящее? – учитель обвёл глазами пространство. – Как ты думаешь, что это? – он указал на луну.

– Луна.

– Ты так думаешь?

Кот Учёный подставил мохнатую лапу к низу лунного диска, выпустил когти и осторожно сдёрнул светило со звёздного неба.

– А теперь, что ты видишь? – спросил он серьёзно.

Мышонок был поражён и раздавлен случившимся. Он уже ни в чём не был уверен. Луна стала лампой, стоило учителю поднести к ней лапу.

– Фонарь? Ночник? Я… я не уверен, – признался зверёк.

– То-то же, – улыбнулся кот, отправляя луну на прежнее место. – Ты знаешь, что такое шоры?

– Нет.

– Это такие пластины, боковые щитки на уровне глаз лошади, которые надевают на неё, чтобы бедное животное не имело возможности глядеть по сторонам. Лошадь видит лишь то, что находится перед ней: пыль под ногами. Но у лошади нет выбора, а у нас – есть, – учитель вздохнул. – С детства мы ограничиваем фантазию ребёнка, страшась за самих себя. Мы боимся, что свободная личность станет угрозой для общества, что лошадь без шор захочет вырваться из узды, сбежать от надсмотрщика чтобы найти собственный путь.

– Но ведь когда ты ни в чём не уверен…, – робко начал мышонок.

– Ты начинаешь мыслить по-новому. И пусть, два плюс два, в конечном итоге, окажется не двадцать два, а всего лишь четыре, зато, ты смог заглянуть за седьмую грань куба.

– Но седьмой грани не существует.

– Ты в этом уверен?

– С вами, учитель, я уже ни в чём не уверен.

– Значит, мы на верном пути. А теперь, – предвкушая миг творчества, воскликнул счастливый учитель, – рисование!

Тут же, словно по волшебству, на траве появились бумага, кисти и краски, по набору для каждого и Кот Учёный объяснил мышонку задание на предстоящий урок:

– Ты будешь рисовать меня, а я – тебя. Так будет честно.

Рисовальные принадлежности были как раз по росту «художников». Маленькая кисточка уютно разместилась в лапке мышонка, и так как рисование был его любимый предмет, он принялся за работу жадно, с полной уверенностью, что уж здесь не будет «пятых» углов. Он так старательно вырисовывал морду учителя, что даже вспотел. Каждый волос был тщательно выписан – фотография, да и только! Мышонок был горд за себя.

Учитель, сидя напротив, наслаждался процессом. Как заправский художник, он размахивал кистью, нанося удар за ударом на лист. Дуб, цепь, пространство вокруг (включая саму учёную личность) было заляпано краской. Сорок минут вдохновенья и картина готова. Отбросив в сторону кисть, Кот Учёный взглянул на «коллегу».