Виктор вынес это правило с собой в гражданскую жизнь, надеясь, что здесь всё происходит хотя бы приблизительно так же. Но после нескольких сброшенных ночных звонков по поводу рентгена и гастроскопии его вера в медицину и здравый смысл несколько поколебалась.

Каждый раз, заступая на дежурство, Платонов надеялся, что ему не придётся решать нерешаемые задачи и вызывать людей, которые принципиально не отвечают на звонки. И каждое утро он, заходя на пятиминутку, радовался тому, что подобных ситуаций не возникло…

Кравец сегодня вошла едва ли не самая последняя, держа перед собой несколько журналов из приёмного отделения. Многие хирурги, что видели её вообще впервые, оторвались от экранов телефонов, подняли головы и взглядами проводили Полину Аркадьевну до стола – она же, словно чувствуя это, шла неторопливо, как на подиуме. Положила журналы перед начмедом, развернулась, посмотрела сразу на всех и ни на кого, заметила свободное место в первом ряду, села. Платонов тоже сидел в первом ряду, но на другой половине зала. Поймать её взгляд никак не получалось; иногда казалось, что ему это удалось, но нет – ни единый мускул не дрогнул на её лице. Виктора не существовало, словно и не дежурили они вместе; будто и не дышала она ему в щёку с благодарностью «Спасибо».

Платонов пожал плечами, развернул листок с докладом, пробежался по нему взглядом, но сам потихоньку продолжал поглядывать на Кравец. Полина Аркадьевна в ожидании отчёта листала что-то в телефоне; Виктор отметил её маникюр, на который не обратил внимания ночью. Кравец вообще словно пришла на работу из дома, а не из ординаторской – она выглядела отдохнувшей, и, казалось, успела с утра принять душ, вымыть голову, сделать зарядку и выпить чашку дымящегося кофе. Макияж, укладка – всё было на месте. Она тихонько покачивала носком туфли на высоком каблуке, закинув ногу на ногу.

Тем временем, в зал вошла Анна Григорьевна, она же – кандидат медицинских наук Реброва, она же – начмед больницы. Вошла обычной для себя мощной, но какой-то обречённой походкой Людмилы Прокофьевны из «Служебного романа», неся под мышкой несколько историй болезни, по которым – а это знали все и всегда – и у неё, и у страховой компании к врачам есть претензии. Чёткими движениями на ходу раздала истории заведующим отделениями, села на своё место за столом и произнесла:

– Вернуть мне до тринадцати ноль-ноль. Я потом убываю в Фонд – там нынче какой-то не вполне вменяемый эксперт сидит, дотошный до жути. Поэтому сделайте так, чтобы по всем моим закладкам дефектов ведения историй не было. Чтобы не было глупостей вроде «Я забыла расписаться». Ваши росписи нам очень дорого стоят.

Она помолчала, достала телефон из кармана халата, посмотрела время.

– Ладно, давайте, докладывайте, – она посмотрела на Кравец. И Платонов вдруг увидел в глазах Ребровой несколько эмоций сразу, причём каждая из них боролась за право доминировать. Анна Григорьевна смотрела на Кравец и с интересом, и с удивлением, и с настороженностью – одновременно как начальник, женщина и врач. Полина Аркадьевна, тем временем, встала, подошла к небольшой трибуне времён советских партсобраний, положила перед собой журнал с докладом, сухо и коротко кашлянула. Для Ребровой это был словно знак – она вышла из ступора, раскрыла блокнот и приготовилась записывать.

Платонов не особо вслушивался в негромкий голос Кравец – как и практически всем в этом зале, сухая статистика дежурства ему была неинтересна. Впрочем, и дежурили, и докладывали все по-разному. У кого-то смена в докладе напоминала, скорее, бесконечный подвиг и борьбу за живучесть, а иные же скромно и быстро излагали ряды цифр из журнала, чтобы не привлекать внимания к дежурным вечеринкам в стиле «Великий Гэтсби» под коньяк, шоколад и мороженое. Доклад Полины оказался чем-то средним между тем самым подвигом и плохо скрываемой скукой от граф «Поступило», «Выбыло», «Умерло».