По крайней мере, так было несколько недель назад.

А сейчас…

– Он разрушен… – прошептала Диор.

На крепостных стенах никого не было, сторожевые костры потухли. Над домами поднимался дым, и к железным небесам тянулись сломанные черные пальцы. Сквозь снег мне удалось разглядеть, что и крепость на вершине холма разрушена, как и говорил Лаклан, ее стены разбиты, а башни повалены, как деревья.

Интересно, остался ли кто-нибудь в живых, чтобы услышать, как они пали?

– Аарон… – прошептал я.

Но чем больше я изучал открывшуюся перед нами картину, тем меньше в ней было смысла. Аарон и Батист обучались в Сан-Мишоне, и они спроектировали Шато-Авелин так, чтобы противостоять нежити. И все же, хотя крепость разгромили, зубчатые стены вокруг горы были крепкими и целыми – как будто их вообще не осаждали.

Я все еще слышал толпу, собравшуюся на этих крепостных валах в тот день, когда отправился спасать Диор, их глаза светились надеждой: «Лев идет! ЧЕРНЫЙ ЛЕВ ИДЕТ!» А теперь единственным звуком был раздирающий душу ветер и карканье пресытившихся ворон.

– Эй, кто-нибудь? – закричала Диор, приподнимаясь в седле. – КТО-НИ…

– Лашанс, будь добр, закрой-ка рот, – прошипел я, схватив ее за руку.

– Если там кто-нибудь жив…

– Если там кто-нибудь жив, мы с Лаки пойдем и посмотрим. В идеале, не извещая всех холоднокровок от Веллена до Ашева, что мы уложили наши члены на плаху.

– Я тоже пойду, – заявила Диор.

– Это небезопасно. Мы понятия не имеем, что там.

– Хочешь сказать, что сидеть и ждать тут одному с ветром, дующим в задницу, безопаснее, чем прилипнуть, как муха к дерьму, к самому известному убийце вампиров в мире?

Я взглянул на Лаклана, и губы молодого угодника изогнулись в кривой улыбке.

– Кажется, твой новый ученик такой же сообразительный, как и старый, брат.

– Да уж, – признался я. – Точно подмечено, отлично сказано.

– Мерси, господа, – ответила Диор, склонив голову в треуголке, а затем поднесла ко рту черную сигариллу и прикурила.

Я наклонился и вырвал сигариллу прямо у нее изо рта, и резкий ветер разнес искры по воздуху.

– Ой! Какого хрена? За что?

– За то, что сравнила меня с дерьмом, ты, вонючая дерьмовочка.

– Точно подмечено, отлично сказано.

Лаклан вытянул один из пяти колесцовых пистолетов из бандольера на груди, и его острые зеленые глаза внимательно всмотрелись в снежную пелену перед нами. Глядя вниз вдоль реки на останки Авелина, я, честно говоря, не знал куда нам двигаться. Хорошо хоть мы были с наветренной стороны, и нежить не чувствовала нашего приближения. Врываться туда вслепую казалось полным безумием, но до наступления темноты оставалась лишь пара часов, и если мы намерены ввязаться в драку, нам следует начать, пока на нашей стороне тусклый дневной свет.

– Зачем сжигать дома? – пробормотала Диор. – Я думала, вампиры ненавидят огонь.

– Они испытывают к нему отвращение, – ответил я, набивая трубку.

– Холоднокровки не могут войти в дом без приглашения, парень, – сказал ей Лаклан. – Поэтому, когда они захватывают город, их рабы-мечники поджигают крыши. Представляешь, какой у людей выбор, да? Рискнуть покинуть убежище и погибнуть. Или остаться внутри и сгореть.

– Рабы-мечники? – Диор заморгала.

– Так мы называли их в Ордене, – ответил я. – Смертные солдаты на службе нежити. Как бы мрачно это ни звучало, есть люди, которые сражаются за вампиров, а не против них.

– Господи, почему? – ошеломленно спросила Диор.

– Некоторые присоединяются добровольно. Из жажды власти или по темному зову сердца. Другие – просто дураки, думают, что если их укусят, они будут жить вечно. Но большинство – простые пленники, которым предлагается выбор: стать рабом или едой.