– Кровь, – ответил я, тяжело сглотнув.

Лаклан кивнул, взглянув на меня.

– Кровь и огонь.

Я отбросил мысли о жажде, пытаясь сосредоточиться на опасности, встречи с которой мы добивались, направившись сюда. Монстры, напавшие на Авелин, возможно, уже давно ушли, а могли быть всего в одном ударе сердца отсюда. И я знал: для того, чтобы сокрушить столь хорошо защищенный форт, потребовалась бы целая армия нежити. Чем ближе мы подъезжали, тем больше я боялся – не за себя, а за судьбы Аарона и Батиста, за людей, которых они защищали, но больше всего за девушку, что ехала рядом. Диор Лашанс была много кем: принцессой лжецов, королевой воров, возможным спасителем империи. Но, наблюдая за ней краем глаза, проводя большим пальцем по имени дочери, отлитому у меня на костяшках, я начинал понимать, как много на самом деле она значит.

Не для империи. Но для меня.

– Где, черт возьми, Селин? – прошептал я.

Я не видел свою сестру с тех пор, как мы встретили Лаклана. Хотя она и раньше пропадала на несколько часов подряд и наверняка скоро вернется, но я никак не мог придумать, как объяснить ее присутствие своему ученику и старому другу. У Лаки было множество причин ненавидеть холоднокровок, но рассказать ему о Граале после всего, что произошло в монастыре, я бы не посмел. На худой конец, в моей руке успокоительной тяжестью лежала Пьющая Пепел, и прекрасная дама на рукояти улыбалась, а ее голос, заикаясь, серебряной песней звучал у меня в голове:

«Н-н-не могу вспомнить, Габриэль…»

– Вспомнить что? – пробормотал я, глядя на заснеженную линию деревьев.

«В ту ночь, когда к-красавчик привел тебя к М-мяснику. Б-б-багряная поляна. Там была женщина, была женщина, былаженщина. Э… к-к-королева?»

– В Оссвее нет королев, – ответил я. – Она была герцогиней. Ниам Девятимечная.

«А-а-а-а-а, Де-е-евятимечная. Волосы как з-з-золото, голос как гром, м-м-мать многих?»

– Да, это она, – вздохнул я, взглянув на юго-запад. – Надеюсь, она с дочерями успела сбежать из Дун-Мэргенна до того, как Черносерд сокрушил его.

– Пью так и болтает с тобой, да?

Я взглянул на Лаклана, почесывая щетину, пока он смотрел на клинок у меня в руке.

– Этими ночами она больше поет. Но да, и болтает тоже.

– Она так и называет меня Красавчиком?

– Она никогда не называла тебя Красавчиком, – рассмеялся я.

«Краснорукий старший сын к-к-к-красавчик…»

– Рад снова видеть тебя, мадемуазель Пью! – крикнул Лаклан, снимая воображаемую треуголку.

«К-к-к-красавчик…»

– Ладно, хорош, – проворчал я. – Давай-ка ты сейчас подумаешь о работе, Пью, идет?

«Жил-был замочник по имени Гленн;

И был у него удивительный чл…»

– Что с ней случилось? – Лаклан указал на зазубренный край Пью. – У нее кончик отломился.

Я встретился взглядом со своим бывшим учеником и уплыл мыслями к маяку, снова увидев своих призраков. Мне показалось, что снег за спиной захрустел под их тихими шагами, и ветер донес звонкий смех. Я снова почувствовал теплые руки у себя на поясе, а к щеке прижались теплые губы.

– Давай сосредоточимся на том, что нам предстоит, хорошо, Лаки?

– Семеро мучеников…

Это прошептала Диор, выпрямляясь и поднимая дрожащую руку. За время нашего пути на юг она не сказала почти ни слова, чувствуя себя подавленной в присутствии Лаклана. Но я посмотрел туда, куда она указывала, и увидел то же, что и она: порыв ветра разорвал пелену снега впереди и явил цель нашего пути, темной тенью поднимавшуюся перед нами.

– Шато-Авелин, – пробормотал я.

Даже издалека он доминировал над мрачной береговой линией Мер: твердая гора нордлундского базальта, черная, как волосы моей любимой. Его основание окружали толстые стены, а по склонам вилась спиральная дорога, усеянная сотнями маленьких домов. На вершине короной красовался замок из того же темного камня, мужественно охраняя лежавшую внизу долину. Свет в море тьмы, поддерживаемый людьми, которых я любил больше всего на земле.