Поскольку господство плантаторов над их рабочей силой радикально отличалось от того, как были связаны английские торговцы с сельскими жителями, выращивавшими хлопок в Индии или османскими землевладельцами в Анатолии, они могли оказывать все более сильное давление на своих рабов, придумывая все более зверские методы воспитания своих работников. В самом деле, по мнению историка Эдварда Баптиста, пытки лежали в основе возможности американских плантаторов производить все больше хлопка. Новаторские способы трудового учета помогали плантаторам выжимать больше труда из своих работников. Как сказал теоретик менеджмента Билл Кук: «Сегодня нет никаких сомнений в том… что она [плантация] была местом первоначального развития промышленной дисциплины». А с ростом продуктивности хлопковых плантаций цены упали, что позволило британским производителям стать еще более конкурентоспособными на мировых рынках, а это, помимо множества других обстоятельств, в конечном итоге подорвало производство в Индии и во всех остальных местах и сильно облегчило последующую интеграцию ее сельской местности в глобальную империю хлопка[240].

Рационализация контроля труда посредством кнута: Томас Аффлек рекламирует свою конторскую книгу для хлопковых плантаций

Ритм промышленного производства проникал на плантации и другими путями. Поскольку расширение культивации хлопка зависело от предоставления кредита, иногда обеспеченного залогом рабов, бóльшая часть которого поступала с лондонского денежного рынка, модели этого расширения теперь следовали конкурентной логике рынка, а не прихотливым личным устремлениям и местным обстоятельствам – капитал приходил туда, где можно было производить хлопок в бóльшем количестве и с меньшими издержками. К великому сожалению южных плантаторов, фактор – торговец, продающий хлопок плантаторов, поставляющий им товары и предоставляющий кредит, а с ним и денежный рынок Лондона был определяющим источником их богатства и власти. Однако лондонский денежный рынок и ланкаширские производители в той же мере зависели от местных экспертов в области насильственной экспроприации земли и работников. Старый патернализм плантаторов восточного побережья, частично огражденный меркантилистской логикой взаимовыгодного и защищенного обмена между родиной и колониями британской имперской экономики, уступил более свободному, более конкурентному и гибкому социальному порядку, опосредованному торговым капиталом. Ненасытный аппетит к накоплению ускорил «социальный метаболизм» хлопкового производства. Логика военного капитализма теперь фактически исходила из его промышленного (опиравшегося на наемный труд) центра в Ланкашире. Тогда как в XVIII веке рабство позволило промышленности встать на ноги, теперь оно стало неотъемлемой частью ее непрерывной экспансии[241].

Плоды рабства: индексированные цены на хлопок «американский мидлинг» в Ливерпуле (1860 = 100)

Замысловатое сочетание экспроприированных земель, рабского труда и господства государства, которое предоставляло колоссальную свободу рабовладельцам в отношении их рабов, приносило баснословные прибыли тем, кто мог ей воспользоваться: уже в 1807 году доход на инвестиции в хлопковую плантацию на реке Миссисипи составлял, по оценкам, 22,5 %. Тысячи плантаторов двигались вместе с границей территории культивации хлопка, чтобы поучаствовать в этих прибылях. Прибыльность хлопка также отражена в резко выросших ценах на рабов: молодой раб мужского пола в Новом Орлеане в 1800 году стоил приблизительно 500 долл., а перед гражданской войной уже 1800 долл. Вот история молодого плантатора из Джорджии Джозефа Клэя. Он купил Ройял Вейл, рисовую плантацию в округе Чатэм, штат Джорджия, в 1782 году. До 1793 года он выращивал рис. В тот год он, услышав о волокноотделительной машине Уитни, взял кредит на 32 000 долл., купил на эти деньги новых рабов, велел им переделать часть своей земли под хлопковые поля и установил ряд волокноотделительных машин. Это предприятие оказалось столь прибыльным, что лишь семь лет спустя он смог выплатить свой долг, с роскошью обставить свой особняк и купить новых рабов и волокноотделительные машины. Когда в 1804 году Клэй умер, его состояние было оценено в 276 000 долл