Император Николай I Александр Боханов

© Боханов А. Н., наследники, 2024

© ООО «Издательство „Вече“», 2024

Николай Павлович жил и умер рыцарем…

Историк Н. К. Шильдер

На Исаакиевской площади Санкт-Петербурга возвышается величественный монумент: бронзовая шестиметровая конная статуя Императора Николая I. Скульптурная композиция, выполненная под руководством архитектора О. Монферрана, была открыта 25 июня 1859 года – через три года после смерти Императора. Уверенно сидящий в седле Самодержец[1] запечатлен в парадной форме лейб-гвардии Конногвардейского полка, в каске, с палашом на боку.

Статуя, обращенная лицом к Исаакиевскому собору, базируется на массивном десятиметровом многоярусном постаменте. Верхняя часть его облицована итальянским мрамором, а на сторонах – изображения четырех аллегорических фигур: Силы, Правосудия, Веры и Мудрости. Им придано портретное сходство с Императрицей Александрой Федоровной и тремя дочерями Николая Павловича: Марией, Ольгой и Александрой.

Ниже расположены четыре бронзовых барельефа, изображающие важнейшие события тридцатилетнего царствования. На переднем – Николай I передает под защиту гвардейским саперам своего семилетнего сына Александра в критический момент мятежа 14 декабря 1825 года. На левой стороне постамента барельеф изображает усмирение Царем холерного бунта на Сенной площади в 1831 году, на правой – открытие моста на железнодорожной магистрали Петербург – Москва в 1851 году. На четвертом барельефе представлено награждение М. М. Сперанского за составление 45-томного Свода Законов в 1832 году.

Памятник Николаю I – один из самых величественных монументов имперской истории России. Он вызывает удивление и восхищение не только замечательной архитектурно-эстетической композицией, но в первую очередь – самим фактом своего существования.

Даже те, кто самым поверхностным образом знаком с трагической историей Отечества последнего столетия, не могут не знать, под знаком какой ненависти, в атмосфере какой оголтелой русофобии существовала наша страна в эти «каиновы времена». Революционный провал 1917 года ознаменовался лютыми погромами всех образов, следов и знаков великой Православной Империи.

«Либералы» и «демократы» распинали Русь-Россию клеветническими измышлениями. Коммунисты же уничтожали ее не только словом, но и кровавым делом. Убивали без счета людей, взрывали храмы, оскверняли и разрушали могилы, переименовывали города, острова, проливы, горные вершины; изымали и уничтожали портреты, книги, разоряли и распродавали уникальные музейные коллекции.

Миру разнузданной бесократии историческая Россия была не только не нужна, но и всегда оставалась враждебной. В сознание людей внедрялся «прогрессивный», «научный» взгляд на Русскую Историю, в соответствии с которым она – История – всего лишь летопись борьбы «угнетенных» и «угнетателей». Живая, яркая и многоликая картина минувшего времени была заменена фальшиво-серой идеологической поделкой под названием «освободительное движение».

Многолетняя насильственная мировоззренческая «вивисекция» не прошла бесследно. До сего дня находятся люди, в том числе из круга тех, кого именуют «профессиональными историками», все еще не излечившиеся от последствий тяжелейшей русофобской болезни…

Во время самых мрачных приступов национального беспамятства в центре Петрограда-Ленинграда возвышался величественный памятник Человеку и Правителю, который для всех поколений «прогрессистов» и «социалистов» означал только «реакцию», «угнетение», «насилие». Как такое могло статься, почему это случилось?

Сотни памятников царям, князьям и полководцам разрушали в разных городах страны одним мановением руки, не считаясь ни с какими эстетическими, художественными, материальными утратами и затратами. К началу 1917 года в России существовало около 2 тысяч памятников героям Русской Истории, из которых за годы коммунистического режима уцелело не более 10 %[2].

Первыми жертвами вакханалии «отречения от старого мира» стали памятники и обелиски представителям Дома Романовых.

Не все зримые следы былого удалось осквернить, разрушить, переплавить. Наперекор поветрию времени некоторые уцелели.

Больше всего величественных монументов монархам сохранилось в Петрограде-Ленинграде: Петру I, Екатерине II, Александру I и Александру III[3]. (В Москве не осталось ни одного.) Две конные статуи Петру I (до революции памятников Петру было пять): на Сенатской площади и около Михайловского замка (архитекторы Ф. И. Волков и А. А. Михайлов, открыт в 1800 году)[4].

Самый главный, можно сказать, знаковый – Петру I на Сенатской площади (Медный всадник, архитектор Э. М. Фальконе), открытый в 1782 году. То обстоятельство, что он пережил «годины роковые», не вызывает особых вопросов. Петр Алексеевич являлся Царем «природным», миропомазанным. Однако в своем преобразовательском пыле сделать, по выражению Н. М. Карамзина, «из России Голландию» был настолько беспощаден, нанес такой страшный урон духовному строю Руси, что «заслугам» Первого Императора славословили даже придворные историографы коммунистического режима.

Памятник Екатерине II, созданный по проекту М. О. Микешина и открытый в Петербурге в 1873 году в сквере перед Александринским театром, уцелел по чистой случайности. Он никому не мешал, и даже шумные революционно-праздничные шествия, продолжавшиеся многие десятилетия на Невском проспекте, не обращали внимания на сторонний бронзовый взор «русской патриотки немецкого происхождения».

Сохранился в неприкосновенности до наших дней и монумент Александру I на Дворцовой площади (Александрийский столп, архитектор О. Монферран), открытый для обозрения в 1834 году. Колонну венчала не статуя Императора, а фигура Ангела, которому были приданы черты портретного сходства с «Александром Благословенным»[5]. Однако она была так высоко вознесена над землей (высота колонны почти 27 метров), что воспринималась как художественная аллегория. Монумент, воспетый А. С. Пушкиным, трактовался лишь как архитектурное явление. «Пропаганды царизма» здесь не могли узреть даже самые непримиримые «борцы с прошлым».

С памятником же Николаю I все выглядело иначе. Патетический монумент являлся доминантной вертикалью обширного пространства перед Исаакиевским собором. Сам же Император олицетворял, по расхожей терминологии, «мрак царизма», и голоса о сносе памятника зазвучали сразу же после падения монархии. Эти призывы фактически так никогда и потом не смолкали. Но не случилось, не получилось. Монумент Императору Николаю Павловичу непостижимым образом уцелел[6].

Чудо, да и только…

Об Императоре Николае Павловиче написано немало; опубликовано огромное количество различного рода документов, отражающих время его царствования и личность правителя[7]. Этого монарха к числу «неизвестных героев» ушедшего времени отнести нельзя. Но при всем том в большинстве случаев, в подавляющем большинстве суждения и умозаключения, касающиеся как самого правителя, так и времени его царствования, не выходят за пределы узкоидеологических определений и клише. Подобная зашоренность мировоззрения вполне понятна и объяснима.

Процесс дерусификации, а шире говоря – дехристианизации, сознания деструктивно отразился на всех сторонах жизни нашего Отечества и самым разрушительным образом воздействовал (и воздействует) на корпорацию «профессиональных историков». Почти все они, взращенные в атмосфере позитивистско-материалистических фетишей, не способны постичь внутренний мир воцерковленного человека, так как отказываются понимать и принимать доминантную духовную составляющую этого мира.

Нравственно-духовный облик Николая Павловича в общественном представлении все еще слишком неясен, психологический склад личности все еще чрезвычайно замутнен плоскими и злонамеренными схемами и подтасовками. Начало этому «промыслу» в середине XIX века положил личный ненавистник Царя – «русский барин из Лондона» А. И. Герцен (1812–1870). Минуло более полутораста лет, а фабрикация инсинуаций до сих пор все еще в ходу.

Все же, кто лишен предубеждений, кто смотрел на исторические явления собственными глазами, уже давно признавали в Николае Павловиче высокие нравственные и несомненные государственные достоинства. Сошлемся только на два показательных суждения людей, по всем представлениям и того, да и нынешнего времени относящихся к самому высшему кругу русской интеллектуальной элиты.

Первое принадлежит философу В. С. Соловьеву (1853–1900). Через сорок лет после смерти Николая Павловича он написал: «Могучий Самодержец, которого сегодня благочестиво поминает Русское царство, не был только олицетворением нашей внешней силы. Если бы он был только этим, то его слава не пережила бы Севастополя. Но за суровыми чертами грозного властителя, резко выступавшими по требованию государственной необходимости (или того, что считалась за такую необходимость), в Императоре Николае Павловиче таилось ясное понимание высшей правды и христианского идеала, поднимавшее его над уровнем не только тогдашнего, но и теперешнего общественного сознания».

Еще раньше В. С. Соловьева высокая оценка прозвучала из уст одного из блестящих русских богословов и проповедников Митрополита Киевского и Галицкого Платона (Городецкого; 1803–1891): «Я Николая I ставлю выше Петра I. Для него неизмеримо дороже были Православная Вера и священные заветы нашей истории, чем для Петра… Император Николай Павлович всем сердцем был предан всему чистокровному Русскому и в особенности тому, что стоит во главе и основании Русского народа и Царства, – Православной вере. То был истинно православный, глубоко верующий русский Царь».