И внезапно я почувствовала себя счастливой. Впервые за много лет.

***

– Я подала заявку в балетный кружок! – поделилась радостью Холли, запихивая в себя пятый (если не шестой) ломтик пиццы.

– Милая, подавишься, – я рассеянно пододвинула к девочке высокий стакан с колой.

– А потом… – Холли сделала огромный глоток, перевела дух и с новой силой затараторила: – папа сказал, что он отвезет меня в Вашингтон на летние каникулы! Представляешь, Лив?..

– Она давно так не выговаривалась, – не без ревности заметил Джейк, доверительно склонившись ко мне.

Холли взахлёб рассказывала и рассказывала все, что накопилось, потом пополняла запас энергии, заправляясь пиццей и колой, и снова стремилась выговориться. Ее звонкий голос птичьей трелью разносился далеко в теплом, загустевшем воздухе, посетители кафе оглядывались на наш столик с улыбкой или задумчивым, но светлым взглядом. Я дотронулась до линии волос на шее – корни горели адским пламенем, не привыкшие к долгому пребыванию в пучке. «Дома обязательно распущу», – пообещала я самой себе. И сделаю массаж. Медленное скольжение пальцев по черным волосам…

Вдруг я почувствовала себя странно. У меня не заныл живот, не разболелась голова, не зазвучали голоса в ушах: я просто ощутила, что за мной наблюдают… с совсем недобрыми намерениями. Встревоженная внезапной паранойей, я огляделась, вздрогнув так резко, что на стол плеснула кола из высокого стакана. Никто не таращился на меня, не произносил странные заклинания, не показывал пальцем. И все же…

– Лив?

Я нервно дернулась и повернулась к Холли. Вид у неё был слегка обиженный:

– Ты не слушаешь!

– Я слушаю, солнышко, – возразила я, обшаривая взглядом оживлённую пиццерию.

Тревога не исчезала: мало того, она сверлила мне мозг, словно червь, подпитывала страх, который был мне совсем не свойственен – ведь я частенько возвращалась домой уже затемно, а то и на рассвете.

– Может, тебе надо домой? – спросил Джейк. – Счёт я оплачу.

– Да я почти ничего не съела, – усмехнулась я, показав на свою плоскую тарелку.

На салфетке одиноко истекал помидоровым соком ломтик пиццы, едва надкушенный с острия.

– Дай мне побыть джентльменом, – Джейк поднял руку в знак того, что разговор закрыт, – просто иди.

– Спасибо, – я потянулась через стол к Холли и от души чмокнула её в лоб. – Прости меня, малышка. Мне что-то нездоровится.

Холли вяло кивнула, а меня кольнуло чувство вины. Я единственная слушала эти бесконечные пересказы – родителям было не до ребёнка. Теперь она вновь замкнётся в себе, зато колодец бесед не иссякнет. Я помахала обоим на прощание и вышла из пиццерии. Странное дело – ощущение почти сразу пропало, словно кто-то повернул рычаг. Я встала как вкопанная, мешая семьям и толпам подростков заходить и выходить из помещения.

До дома я добралась в полном смятении чувств. Подъезд, потом квартира. Только дома я почувствовала себя в безопасности. Первым делом шпильки, сдерживающие прическу, вернулись в круглую баночку, и чёрная волна волос рухнула на плечи. Отчаянно ругаясь, я стянула с себя одежду, спрятала подальше в шкаф. Освобожденное от оков тело казалось заново родившимся. Я укуталась в толстый, махровый халат длиной до середины бедра, впрыгнула в белые угги и бухнулась на диван. Уют и тепло окутали меня, обняли и пообещали: «Мы тебя защитим, Лив. Ничего не бойся». За окном небо уже темнело, а над горизонтом догорала грязно-сиреневая полоса заката. То тут, то там в черноте вспыхивали окна: люди возвращались домой, варили ужин, занимались любовью, целовали детей. Там свет истерично пульсирует, сменяясь с красного цвета на голубой – вероятно, отрывается молодёжь. А вот тут свет мягкий, приглушённый – будто кто-то просто сидит и так же смотрит на городские звезды. Смотрит на меня. Эта мысль мне не понравилась, и я щелкнула пультом.