Холли недовольно нахмурилась, но послушно отошла, а я аккуратно провела рукой по скамейке – нет ли краски? – и максимально изящно села на неё. Джейк сверлил меня испытующим взглядом. Что ж, начнем.

– Меня поперли из «Аттрактив», – пожала плечами я, – видимо, ты был прав. Я не создана для подобной работы.

– И где ты теперь?..

– Кафе на Мемориал-Сквер. Там неплохо…

– Не тараканник возле вокзала?

Я очень убедительно возмутилась – ему необязательно знать, что изначально были попытки устроиться сначала в «Сабвэй» возле Северного вокзала, но Женевьева предложила мне идти в «Бино».

– Сколько?

– Что? – не поняла я.

– Зарплата! – Джейк потёр указательным и средним пальцами о большой.

– Семь баксов в час, – пожала я плечами.

Он неуверенно покивал головой:

– Квартиру вернёшь, если станет тяжко.

– Я ни за что не верну квартиру! – прошипела я, глядя, как Холли бросает уточкам солёные крекеры. Интересно, утки едят соль? – Что я буду делать без нее?

Джейкоб промолчал. Я вздохнула и опустила взгляд на сцепленные пальцы.

– Есть ещё… кое-что.

– Выкладывай, – Джейк напрягся, но постарался это скрыть.

– Недавно я была в больнице. Делала кое-какие анализы… Врачи сказали, что я никогда не смогу иметь детей.

Повисло тяжелое молчание, нарушаемое только радостными воплями школьников, носящихся по парковой дорожке. Под подошвами их кроссовок весело поскрипывал песок. Я не поднимала глаз, глядя на ногти, покрытые облупившимся черным лаком (да уж, леди из меня…). Спустя несколько тысяч лет Джейкоб очнулся от оцепенения, зябко повёл плечами и прочистил горло. Вокруг его глаз скопилась стайка морщинок.

– То есть, дядей я не стану? – с напускным спокойствием произнёс он.

В глазах назревали слезы, поэтому я вздернула подбородок и часто заморгала, стараясь остановить надвигающийся потоп. Одинокая капелька влаги все же просочилась сквозь барьер из накрашенных ресниц и скользнула по щеке. И тут Джейк сделал то, чего не делал ни разу за двадцать три года – он меня обнял. Неуклюже, за плечи, но это точно было объятие.

– Эй, – неловко произнёс он, – ты сильная женщина. Я никогда не видел, чтобы ты плакала – ты всех и всегда вела за собой. Я-то знаю, что нельзя быть машиной, не знающей эмоций и боли, но теперь тебе просто необходимо поплакать. Приди домой вечером, уткнись в подушку – и кричи, кричи, плачь. Сломай что-нибудь, чтобы завтра назвать себя идиоткой, только сама не ломайся. Душа человека без слез становится пустыней.

Я уткнулась в твёрдое плечо Джейкоба и моргнула. Одинокая слезинка вновь брызнула с ресниц – и упала на серую ткань пиджака. Вот черт, пятно останется…

– Спасибо тебе, Джейк, – прошептала я. – Все эти годы… Я думала, что ты ненавидишь меня.

– Брат с сестрой не могут открыто любить друг друга, – заметил он, – это противоестественно.

– Па! Лив! – Холли махала нам с песчаной насыпи у прудика.

Утки издавали утробные звуки, блестя черными бусинками глаз, и желтыми клювами щипали её за ладонь, а она покатывалась со смеху.

– Тяжело быть твоим родственником, – глухо сказал Джейк, улыбаясь дочери, – с Шерил проблемы. Бесится, что я вожу Холли к тебе, хоть и виду не показывает. Кажется, она боится, что девочка собьётся с пути.

– Думает, что я поставлю её у себя в спальне, вручу камеру и заставлю снимать хоум-видео? – мрачно спросила я.

– Типа того, – уклончиво отозвался Джейк. – Ты распутная, вульгарная и бесшабашная, абсолютно безответственная и безголовая, но ты – лучшая тётя, какая могла бы быть у Холли.

Я посмотрела на Холли, чей высокий хвост прыгал из стороны в сторону. Утки били крыльями по воде, а волны казались зелёными от нависших над ними крон деревьев. Сентябрь только-только начался, дорогие люди рядом. Ну и что, что я не состоялась как женщина? Я могу любить Холли. И Джейкоба. Я вовсе не одинока, как привыкла думать, ведь мое сердце открыто каждому, кто согласен дотронуться до него.