– И не говори… – согласился Илья, вспоминая, как в былые годы они излечили его от хвори всего лишь глотком святой воды. – Есть среди них такие, с кем бы и я силушкой переведываться не смел. Иванища может одной рукой побить войско целое…

– Я знаю, богатырь, знаю, – проговорил Мямля и вцепился сам в руку богатыря. – И просил здесь же я помочь нам. Просил здесь же! Я просил у самого, понимаешь?! Но он не помог. Не помог. Здесь же сказал, что не справится даже он. Бессилен сам калика перехожий перед древним злом. От Жнеца, говорит, только одна есть управа – бежать подальше. Здесь же опасно оставаться. Он придёт за каждым, пока не пожнёт последнего.

– Отчего ж ты сам не бежишь прочь, Мямля? Разве тебе не боязно? – Взгляд Ильи спустился от юркого зрачка в единственном видимом из-под волос глазу до чавкающего рта: с губ стекала кровь, меж гнилыми зубами застревали прожилки.

– А зачем мне бежать? – Рот тут же скривился в зловещей улыбке. – Калика сказал, что Жнец святых и блаженных не трогает. Калика сказал, он сначала грешников: прелюбодеев, блудниц…

– Не смей! – предостерёг Илья, сжимая кулак для удара. – Я не Жнец и не посмотрю, что ты блаженный.

– Так это не я говорил. Это здесь же калика говорил.

– А какой он был, твой калика?

– Старый.

– Как я?

– Наверное.

– Почему же наверное? С бородой или без бороды?

– Не знаю.

– Это как же так? Видел ты его или нет?

– Видел, здесь же видел, – божился Мямля, и невозможно было не поверить его словам. – Вот он точно так же сидел на завалинке, как и ты, только я сидел иначе.

– Как же ты сидел?

– На коленях здесь же перед ним сидел и глаз не смел поднять. Калики же как божьи странники. Видел я рубише его ветхое, серое, с золотистой каймой. Лица не видел совсем – головы поднять не смел. Видел только капюшон широкий, за ним лицо и пряталось.