***

Петухи одиноко перекрикивались друг с другом, объявляя начало нового дня, но сырой осенний туман над Пестобродьем и слоистые серые облака убеждали жителей, что утро никогда не наступит.

Село располагалось в уютной неглубокой долине, окружённой с трёх сторон густым сосняком с подлеском из ёлочек, ивы и ольхи. Единственный спуск в деревню шёл от широкого поля, пустого и серого после третьих Осенин.

Петух надрывался, чтобы его слышали все в деревне.

Но мёртвых не мог разбудить даже его истошный крик.

– Златыгорка!!! – слетая с печи, бросился Илья к постели некогда любимой женщины.

Он отчётливо видел кровь на кровати.

Её кровь!

Илья боялся. Такое с ним редко случалось, но он очень боялся откинуть одеяло и увидеть худшее…

Увидеть непоправимое. Даже волей самого князя нельзя было исправить, всех златников и сребреников Владимира не хватит изменить свершившееся волей богов или Бога. Или человека.

Илья откинул покрывало.

И увидел худшее.

Не было больше его любимой.

Голова её лежала на подушке и смотрела в потолок неживыми глазами, а тело немного съехало вниз. Иссушенная шея дрябло распласталась по простыне, грудь и руки, словно у белой лебеди, стали холодными и почти прозрачными.

Илья беззвучно зарыдал. Зачем это? Как? Что за тать под покровом ночи пробрался в дом? Что украл? Зачем убил её, а его оставил жить?

И ведь сам же спал рядом! Почему же не слышал? Отчего богатырский сон так крепок?

– Мама!!! – раздался за спиной голос Сокольника. Значит, его тоже не тронул ночной тать…

Богатырь выругался на себя за то, что в первые минуты даже позабыл о сыне. Это ж Сокольника горе! Не Илья двадцать лет жил бок о бок со Златыгоркой. Для него она была лишь сладостным мигом воспоминаний, а вот сын…

– За что, бать? За что ты убил её?!

Слова сына молнией пробили сердце старика. Чёрной, как ночь, молнией. Он поднялся с колен, схватил Сокольника за локти и прямо в глаза ему посмотрел, но прочёл в них не только боль.

– Ты вернулся покончить с ней, да?! Ты же никогда не любил маму! Ты!.. – Сын дёргался в сильных руках, но не мог вырваться. На губах появилась пена. – За что ты убил её?

– Вот ты и подумай: за что? – словно укрощая дикого зверя, Илья смотрел в глаза Сокольнику. – Мне незачем это делать, сыне. Незачем, слышишь?!

Сокольник обмяк и осел, как тряпичная безликая кукла-берегиня, вернувшаяся на полку после ритуала.

– Но кто тогда?..

– Вот на этот вопрос я и получу ответ прежде, чем мы уедем отсюда навек, сыне. Я не успокоюсь, пока не найду змия поганого. Не будет ему суда ни божьего, ни людского – один мой скорый суд.

Богатырь отпустил сына, и тот сполз прямо на кровать матери, обнял её ноги и давился слезами.

– Проводим её сегодня на закате: как раз день Мокоши, – говорил над ним Илья, чтобы хоть что-то говорить и поддерживать порядок в голове. – Ты найди платье её. Белое, конечно. Чистое покрывало ещё. Да проверь заодно, не пропало ли чего в доме – вдруг и впрямь тать ночной посещал.

– Нечего у нас брать было! – весь красный и в слезах, поднял голову Сокольник. – Нечего! У неё не было ничего – настолько нищая, что даже смерть её никому не нужна была, понимаешь? Не найдёшь ты тут ответа! Уезжать надо из Пестобродья, бать. Говорила ж вчера мама: проклятое это место!

– Не нужна была б никому её смерть – кто ж тогда ей голову срубил? Просто так ничего не делается и не происходит. Богатыри с врагами так поступают, а палачи со злодеями. Я дал обещание – слов на ветер не бросаю. Готов жизнь отдать, годы тут провести, но правды дознаться, – Илья положил ладонь на плечо сына, снова уткнувшегося в холодные ноги Златыгорки. – Ты сделай, как я сказал, а я пойду с людьми поговорю, узнаю, кто тут староста, где брёвна для крады найти…