Грузовики, топорща тенты, всю ночь перед окном разбитым
Буксуют. И не переждёшь…
«Посмотри, во дворе подметают… Давно ли…»
Посмотри, во дворе подметают… Давно ли
Мы с тобою не знали ни страха, ни боли? —
Как катились гортанные дни,
Как округа в трамвайном кольце изнывала,
Было душно, стремительно в окнах светало:
О, за шнур жалюзи потяни!
Ты смеялась, лицо укрывая в ладони,
И сосок твой пылал в предвкушенье погони,
Мирозданье касалось губами виска
И струилось вокруг золотого соска!
И, пока ещё было немыслимо рано,
Мы спешили,
мы рот обжигали из крана
И бежали по улице за поворот.
И вставало светило над аркой ворот!..
…Но – октябрь устилает листвой водостоки,
Занимается новая ночь на востоке,
И трамваи летят – через годы – туда,
Где скользят – по касательной к жизни – года…
«В футболке выцветшей и лёгком свитерке —…»
В футболке выцветшей и лёгком свитерке —
Как разны мы с тобой! Рука в руке,
По городу идём, заглядываем в окна,
И дождь стоит – на всём материке,
Ленивые, холодные волокна.
Чужие мы? – Спроси тебя, в ответ
Ты не ответишь мне ни да, ни нет,
Лишь поведёшь плечом, как будто по оплошке,
И нервно звякнешь горсткою монет,
Монетами, зажатыми в ладошке.
В Зеленограде или Воркуте
Бродили мы в оплывшей духоте,
Ловили дождь на локти и лопатки?
А может быть, на улице, в Ухте,
Ты поправляла тоненькие прядки?
Не всё ль равно, в какие города,
Нас настигая, хлынула вода,
В каком парадном дух переводили,
Трясли часы и ёжились, когда
Запястья невзначай соединили?
Я позабыл название и срок…
И лишь – футболка, тонкий свитерок,
Парадное, внезапная тревога,
Площадкой выше лёгкий говорок
И девочка, продрогшая немного…
«В нежилой комнатушке, где жарко натоплено, что же…»
В нежилой комнатушке, где жарко натоплено, что же
Мы молчим до темна и глядим осторожней и строже
Под размеренный гул и дрожанье худой занавески,
Жестяной рукомойник, роняющий редкие всплески?
Половица не скрипнет, не щёлкнут пружины кроватей.
Что же с каждым гудком – за окном – мы глядим виноватей,
Опускаем глаза, бережём воспалённые веки,
Отвергаем ладони, как приторный приступ опеки?
О, зачем мы с тобой опускали штрихи и детали,
В забинтованный сад в виноградную арку вступали,
Собирали совком червоточиной битые сливы? —
И казалось, что мы и рачительны, и терпеливы…
Мы бродили по саду, где листья крадут расстояния
От ствола – до ствола – до фасада кирпичного здания, —
Подбирали плоды до корней почерневшей антоновки,
На ветру поджидали рабочий автобус из Проновки.
Ты смеялась и грела озябшие пальцы дыханием,
Оседало светило, полнеба объяв полыханием,
И труба громоздилась, что вскрытый канал червоточины;
Громыхал грузовик, поджимая к полоске обочины.
В те минуты судьба нам казалась удачей невиданной,
Бесконечной, как сон в обступающей жизни обыденной,
И совсем не хотелось гадать, поступаясь привычками,
О начале зимы с уходящими в ночь электричками…
…Но зима на юру тяжело оползает с откоса,
И горят на снегу обведённые жирно колёса,
И автобус знобит у шлагбаума, за переездом,
Электричка трубит, громыхает промёрзшим железом…
Кулунда
Какая страшная усталость!
Прийти и лечь, не сняв пиджак.
Рука легла и так осталась,
В очах придерживая мрак.
В манжете запонка раскрылась…
Ну отчего так тяжело
Опустошенье навалилось,
Как будто снегу намело?
В обширном парке привокзальном
Пробилась чахлая трава
В пустом цветочнике овальном,
Разбитом у подножья рва.
И статуи подслеповаты.
Таращат битые глаза
Колхозница с цевьём лопаты,
Бетонный отрок угловатый,
Приветствующий поезда.
На этой станции печальной,
Где пышной росписи цветы
Венчают темой величальной
Страну эпохи нищеты —
Буфетчица да ученица
Под вывеской «Союзпечать».