Я забыл… я не помню… я умер… я болен…
«Скажи, на что употребим…»
Скажи, на что употребим
Приметы нашего ночлега:
Паровика тяжёлый дым,
Полоску сбившегося снега
В пазах качающихся рам?
На что нам эта суматоха
С вокзальным чаем по утрам,
С молочным паром полувздоха?
О, как дрожит твоя рука!
Как покрывает иней прядки!
Как тяжело течёт река!
Как баржи тянутся по Вятке!
Скажи, на что употребим
Тележный грохот новостройки,
Что нам с тобой необходим,
Как снег, нелепый и нестойкий?
Как потаённый рычажок
Обеспокоенности? Ноет
Незатянувшийся ожог:
Вокзал, пальтишко нитяное…
Нам всё труднее пренебречь
Среди привычных оправданий
И с расставаньем схожих встреч
Противоречьем расставаний.
И невозможно убедить
Себя, наверное, друг друга,
Что в этом некого винить.
Ухта. Елабуга. Калуга…
«Настурция – подумаешь, забава!»
И. Б. Роднянской
Настурция – подумаешь, забава!
Старуха – слева, а собачка – справа.
А в центре, у дверей, сутулясь, дочь:
Поблёскивает мокрая оправа,
И дождь идёт, и некому помочь.
Старуха вяжет, скидывая петли,
Собачка дремлет – услыхала, нет ли
Усталый вздох в пространство, ни к кому?
Они привыкли, ветрено ли, снег ли,
Самих себя жалеть, по одному.
Настурция – опора и спасенье:
Старательно помыть под воскресенье,
Вязальной спицей землю разрыхлить
И развести в стакане удобренье,
Чтоб чайной ложкой медленно полить…
У ходиков подрагивают стрелки;
Два чайника, две газовых горелки,
Две кружки, перевёрнутые дном,
Сверкающие хрупкие тарелки —
Благополучье ходит ходуном.
А было: жили – помнят ли? – в разруху
Душа к душе, крошили в голодуху
Крапиву в закипающие щи.
Теперь – стары, годами и по духу,
А прежнее – попробуй, отыщи!
И лишь болонке, радостно скулящей,
Достанется от жизни предстоящей
Тоска и тяга двух существ чужих,
Родных по крови, жгущей, леденящей,
Остуженной и выжатой, как жмых.
Кого жалеть в квартире коммунальной,
Обременённой жизнью конфронтальной? —
Старуху-мать или старуху-дочь?
Настурция на полочке овальной.
Скулит собака. Некому помлчь.
«Ступеньки, лестница, фрамуга…»
З.К.
Ступеньки, лестница, фрамуга…
Когда-то порознь, друг без друга,
Входили медленно в проём…
И вот, пришли теперь вдвоём.
О, щуплый призрак балагана!
Мы входим – в таинство органа,
Где трубы ржавы и пусты,
И мягкий говор с высоты.
Послушай, двери, словно клапан,
Впускают звуки: тот – заплакан,
Щемящ, а тот – наоборот,
Похож на кашель у ворот.
Цепей бряцание из шахты,
Глухое сетованье: «Ах ты,
Опять пешком… уже года…»
И чей-то выкрик: «Никогда!..»
Чужая жизнь даётся – что ты! —
Предельно просто, без заботы,
Среди обновок и гостей,
Широким жестом, без затей!
Давай останемся в парадном,
Где остро пахнет маринадом,
Бельём, постиранным вчера, —
Вот так и пахнут вечера.
Но кто, окликнув нас с тобою,
С перил завис над головою
И всё пытается узнать,
Откуда мы и как нас звать?
Качнулось, дрогнуло в подвале… —
Не мы ли что-то поломали,
Разладив трубы и колки,
Затронув жизнь за уголки?..
Да что искали в этом месте,
Где лифт гремит, скользит по жести,
Солят капусту, письма жгут,
Уходят, входят, нас не ждут?
«Давай с тобой переиграем сырое ветреное лето…»
Давай с тобой переиграем сырое ветреное лето,
В два голоса перепоём!
Не дети же, чтоб за сараем, в траве скрываясь, незаметно
Подкрадывались вдвоём.
Забавы наши будут проще: в плетёных стульях на террасе
Усядемся часам к пяти,
Чтоб видеть, как пылает роща на солнечной небесной трассе, —
Достань-ка циркуль, очерти!
Рука твоя так близко будет, что ничего не стоит тронуть,
И сладко – всё-таки не сметь…
Два крупных яблока на блюде, и третье – утопает в крону.
А вот и лес пошёл шуметь!
Но нам не дали инструменты и обманули с реквизитом:
Два стула, лестница и дождь.