— Лиска, всё хорошо, — успокаивает меня Петя, когда мы втроем сидим поздно ночью на кухне и едим давно остывший суп без мяса, конечно же. На него уже просто нет денег. — Пока справляемся. Ты и так всегда пашешь за троих, беспокоишься обо всем, тебе полезно отдохнуть.

— Если я и дальше стану отлеживаться, то мы с голодухи все по очереди подохнем, — хриплю и тут же сильно откашливаюсь.

— Ну ладно тебе, не унижай нас, — вставляет Леся. — У меня вон картину завтра купят, так что всё на мази.

— И у меня кое-какая работенка подвернулась, — добавляет Петя.

Я смотрю на своих друзей и понимаю, насколько же они мне дороги по отдельности и вместе. Я не умею правильно выражать свою любовь словами, но в душе я по-настоящему люблю и Лесю, и Петю. По сути, родней них у меня никого на свете и нет.

Часто я могу быть с ними строгой и даже где-то несправедливой, но глотку готова любому перегрызть за них. Мы пережили такое, после чего уже понимаешь, что жизнь не может стать прежней. Наша дружба и в некоторой степени семейная связь, прошли такую жесткую проверку, что сомнений никаких нет — мы одна команда. Навсегда.

— Спасибо вам, — тихо произношу, черпая ложкой суп и выливая его обратно в тарелку.

— Алиска, ну чего ты тут мелодраму разводишь? — смеется Петька. — Мы ж тут все свои и своих не бросаем, забыла, что ли?

— Нет, не забыла.

— И потом, раз уж такая тема пошла, то кто-кто, а именно я должен просить у вас прощения, — Петя становится непривычно серьезным. — Нафиг я вообще в ту борсетку вцепился? Дурак. Дурак и всё тут. Но такой случай был удобный, не смог пройти мимо.

— Ты не виноват в этом. Никто не мог предугадать, что там, в машине, окажется «подарочек». Что было, то было, главное — нас отпустили.

— Это уж точно, — кивает Леся. — Я уже думала, нас по частям разберут и в лесополосе выбросят.

Обсудив всё то, что нас беспокоило, мы наконец-то доедаем и ложимся спать.

На следующий день Петька раньше всех куда-то сваливает и ничего даже не говорит. За последние несколько дней он часто начал уходить рано утром и приходить поздно вечером, да еще и с продуктами. Не то чтобы мне это не нравилось, но как-то уж слишком всё подозрительно выглядит. Что это за работка такая, где постоянно выдают неплохие деньги? Сегодня вечером решаю напрямую спросить Петю об этом.

Из-за того, что я еще не могу физически влиться в свой привычный воровской график, мне приходиться очередной день провести в хостеле. Хочу провести Леську на ее новую «точку», где она теперь продает свои картины, но подруга отказывается, типа будет лучше, если я окончательно оклемаюсь. Эта перестановка ролей, где я больше смахиваю на беспомощную малую, мне не нравится, но я понимаю, что Леся права и мне нечего из себя строить героиню.

Я валяюсь на своей узкой кровати, на соседней спит какой-то мужик, который заселился еще вчера. Он иногда похрапывает и причмокивает языком, но это мне не мешает.

Пялюсь в потолок и вдруг почему-то вспоминаю этого Воронова. Странный тип, даже очень. Смотрю на свои запястья и почти не вижу следов от наручников — они уже зажили и всё благодаря Петьке. Он купил какой-то крем специальный, который ускорил исчезновение ран и припухлостей.

Закутавшись в старое дырявое одеяло, поворачиваюсь на бок и закрываю глаза. Лицо Воронова никуда не исчезает, и память будто издеваясь, вырисовывает всё новые и новые детали его внешности.

И зачем мне это надо? Он далеко не красавец, чтобы постоянно думать о нем, но и уродом теперь я почему-то не могу его назвать.

Был у меня в детдоме один пацан, козел еще тот. Это он предложил идею запереть меня в темной комнате. Позже я ему, конечно, отомстила, разукрасив харю. Ночью пробралась в спальню мальчиков и отлупила его. Правда, позже мне досталось и от него, и от воспитателей. Но суть не в этом.