— Да. Это просто тупая случайность.

— Очень хочется в это верить. Тогда расскажи-ка мне, как это вы втроем докатились до такой жизни? — мужик закидывает ногу на ногу, а руки прячет в карманах своего расстегнутого пальто.

— Вас действительно это интересует? — я бы искренне рассмеялась, если бы голова так адски не болела.

— Мои люди сейчас ищут виновника происшествия и у нас есть еще где-то час, прежде чем придет ответ. Так что, считай, что ты меня сейчас просто развлекаешь.

— Я вам не игрушка, чтобы развлекать! — бросаю вилку и хватаю стакан воды, чтобы смочить горло.

— Сейчас у тебя нет выбора, — с ледяным спокойствием отвечает этот упырь. — Лучше скажи спасибо за то, что я тебя своим парням не отдал. Поверь уж, последнее, чем они с тобой занимались, так это разговорами.

— Так почему же не отдали? — с вызовом интересуюсь.

— Не посчитал нужным. Ну, так?

— А вы сами не понимаете? Вы же вроде крутитесь в преступном мире, судя по вашим методам добывать информацию. Жизнь заставила.

— Сколько тебе?

— Девятнадцать.

— Думал, ты младше, — он вдруг улыбается, но не кривой ядовитой ухмылкой, а обычной непринужденной улыбкой.

— Все мне так говорят. Это из-за худобы, — я снова беру вилку и продолжаю есть.

— Глаза у тебя необычные.

— Ага, как у ведьмы, — вспоминаю ему его же слова.

— В них действительно есть что-то ведьмовское. Так, а родители твои и твоих друзей где?

— Ну, у меня была мать. Я плохо ее помню. Точно знаю, что у нее такие же, как и у меня глаза были. Она меня своей матери, типа моей бабушке оставить хотела, но та отказалась. Кричала ей, что с ублюдками нянчиться не собирается. Короче, бросила меня мама у порога детдома. Потом, когда я немножко подросла, бабка моя вдруг решила проявить милость и забрать к себе, но я не согласилась. От нее же узнала, что мама покончила жизнь самоубийством. У Леси и Пети истории ничем не лучше, — я вожу вилкой по тарелке, ощущая подступившую к самому горлу тоску и душевную боль.

Быстро затыкаю свои чувства. Не собираюсь до конца раскрываться перед этим мужиком.

— Как на улице оказались?

— Просто сбежали. В детдоме жизнь была скотской, лучше уж под открытым небом жить.

— Чем зарабатываете?

— Разными способами. Леська картины продает свои, Петя иногда листовки раздает. Бывало, в переходах пели, но нас быстро погнали, там вся территория между своими поделена. Воруем, в основном кошельки, если удастся — телефоны. Потом сдаем в ломбард. Так и живем.

— Проституция?

— Фу! Нет, — кривлюсь и тянусь за таблетками, голова уже будто начинает плавиться. — Леська вообще божий одуван, куда ей такое? Да и без любви не захочет никогда. А я еще не так низко пала, чтобы спать за деньги.

— Гордая значит?

— Кроме гордости, ничего больше нет, и то иногда приходиться забывать о ней.

— Теперь мне кажется, девочка Алиса, что ты гораздо взрослей своих девятнадцати лет.

— В душе мне давно уже за сто, — мрачно отшучиваюсь и тут же ловлю себя на мысли, что теперь этот мужик со шрамом не похож на полного урода как внешне, так и внутренне.

— Ладно, — он поднимается на ноги и застёгивает пальто. — Я отпускаю тебя и твоих друзей.

Не верю своим ушам. Может, у меня из-за температуры галлюцинации уже начались?

— Правда? — недоверчиво спрашиваю. — Но почему? Типа, ведь час еще не прошел, и вы не знаете, точно, что мы здесь ни при чем.

— Я об этом узнал еще утром и, собственно, потому и приехал, чтобы освободить, и загладить свою вину. Виновник уже наказан. А это, — он достает из кармана красивый черный кошелек и протягивает мне деньги, — в качестве компенсации.

Меня резко простреливает злость. Значит, он знал?! Знал и всё равно заставил что-то типа развлекать его! Вот же козел!