– Было, Михаил Иванович, – без колебаний кивнул Пётр, почувствовав, что покрытый липовым паркетом пол уходит у него из-под ног. – Виноват.

– Виноват? А Лилька, значит, не виноватая, он сам пришёл?

По вздувшимся на висках Петра венам потекли струйки холодного пота, в глазах помутилось, язык окаменел и отказывался повиноваться. Подобной ситуации непереносимого стыда, конфуза и отчаяния Завьялов не мог представить себе даже в самом ужасном сне. Там, волнительными ночами в профилактории, ему казалось, что при возникновении случая он найдёт в себе силы поговорить с мужем Лилии, и объяснить ему, что любовь – это то, что не покупается, не продаётся и не навязывается страхом и силой, и проходит она неразрывной линией через всю жизнь. А здесь, в директорском кабинете, не получается найти нужные слова даже Лилиному свёкру.

– Я любил её ещё со школьной скамьи, Михаил Иванович, – это всё, что через силу смог выдавить из себя Завьялов.

– Понимаю, – тихо, как будто доверительно, сказал Переверзев. – Очень тебя понимаю… Любовь…Морковь…Как она вообще, в постели, годная девка? Понравилось хоть? Молчишь? Тоже понимаю…Но Юрка не поймёт. Что мне вот делать – не подскажешь? Убьёт ведь и тебя, и её, дуру… Вас-то не жалко, а вот бабло, которое отлистать придётся прокурорам и судьям, чтоб не посадили, жалко… Много бабла… Сын ведь родной, единственный, наследник, и наследовать от меня есть что…А у него и так проблемы, уже две недели из генпрокуратуры не выползает, вопросы серьёзные решает. А тут ты, невиновато-виноватый, ему сюрприз такой приготовил… Ладно, иди, работай пока. Буду думать.