Другие воплощения пугали меня меньше. Даже то, которое вытягивало перед собой нож. У этой статуи было на редкость спокойное лицо.

Что до меня и других девочек, нам полагалось держать статуи и храм в идеальной чистоте. Раз в неделю, в определённый день и определённый час, мы приносили разные травы и цветы, некоторые поджигали, чтобы своим ароматом они обволокли всё вокруг, другими мы украшали стены и постаменты. Статуи мы не украшали. Считалось, что это настоящее оскорбление Ночи…

Только однажды одна девочка не удержалась и положила цветок на голову воплощения мудрости… Её отговаривали, а она только смеялась. Говорила, что ничего страшного не случится.

Через неделю после этого в храме собрали всех. Пришёл даже главный жрец, а он появлялся перед людьми всего несколько в год. Я боялась его и до того дня, а после так вообще приходила в ужас от одной только мысли о нём. Он был огромный. Грубое лицо, раскрашенное чем-то красным, многослойная одежда, множество украшений. Но главное – взгляд. Взгляд человека, который не знает пощады.

А провинившуюся девочку разместили в центре, на специально созданном ложе. Руки и ноги привязали. Не помню, сколько ей тогда было. Наверное, лет четырнадцать… И она не заслуживала того, чему её подвергли.

Её истязали до самого утра. Били плетями, читали заговоры, чтобы Ночь не отвернулась от общины, клялись, что человек, который совершил непростительное, наказан. А девочка кричала. Её голос до сих пор звенит у меня в ушах. И её лицо у меня перед глазами. Отворачиваться и затыкать уши нам было запрещено. Мы должны были смотреть, как страдает человек.

Только спустя время я догадалась, зачем община выжидала неделю. Жрец хотел, чтобы эффект от зелий, которыми нас продолжали поить, у провинившейся сошёл на нет. От всех этих снадобий мы мало чувствовали боль. В противном случае все изменения цвета волос и глаз мы бы не пережили. А та девочка их больше не пила. Ей запретили даже приближаться к ним. Не могу даже представить, как она мучилась в тот день.

К утру она всё ещё была жива. Никто не ожидал, что она продержится так долго. Ритуал требовал прекратить удары плетьми с первым лучом солнца. Я думаю, жрец дал команду закончить пытку с большой неохотой. Ритуал гласил, что выживший должен покинуть общину. А люди, которые выходили из общины, представляли угрозу. Ведь они могли вернуться и привести с собой мир, о котором в замкнутой общине не принято было знать.

Однако правила были правилами. Им пришлось подчиниться. Девочку выставили из общины. Она прошла вдоль домов, замотанная в кусок ткани, который ей бросили в лицо и велели не ждать больше ничего. Помню, как девочка дрожала, с каким трудом шла. Но шла. Я видела, как она скрылась на горизонте. Не знаю, что с ней стало. Надеюсь, она выжила и обрела новую, куда более счастливую жизнь.

А наша жизнь в общине продолжилась.

Когда мне исполнилось тринадцать, мне дали заучивать заговоры. В храм то и дело приходили люди. Кто-то хотел ритуалом искупить грех, кто-то умолял озарить его удачей. За всё это люди несли подношения старшим жрицам, а они даже не присутствовали на таких незначительных обрядах. Их проводили мы, более молодые и неопытные. Правда я в те моменты была очень горда собой. Мне казалось, что я совершаю великие дела. Особенно, когда я видела, как на меня смотрят люди, просящие помочь им. Они меня боялись и считали кем-то, кто способен одарить счастьем.

Кроме того, чтобы начитывать заговоры, мы занимались тем, что обустраивали храм под очередной более серьёзный ритуал. Все они происходили, конечно, не при свете дня. Мы использовали свечи. Расставлять их тоже нужно было в строгом порядке. А воск от них потом раздавали людям, говоря, что он несёт в себе силу.