Настасья вбежала в комнату. KPI за ней.

– Ты в порядке?

– Да. Я просто… не ожидал, что забвение – это не отсутствие, а лишняя реальность.

– Что ты видел?

– Себя. Через того, кто больше не помнит меня.

Они вышли в главный зал. На стене проступали имена. Бледные, как старые чернила. Одно из них – Игорь Жбанов.

Настасья прикоснулась к нему.

– Это что – будущее?

– Или… попытка деревни уговорить меня забыться.

KPI чихнула. На стене имя слегка потускнело.

– Кажется, мы мешаем ей, – сказала Настасья.

– Тогда мы должны мешать дальше.

Снаружи Зосим закурил следующую щепку. Варвара молча стояла рядом.

– Видишь? Он уже внутри. И имя его – уже тут.

– Вопрос не в том, исчезнет ли он, – ответила она.

– А в том, станет ли он смыслом, или только следом.

Они вышли из подземелья, будто из сна, который оставляет после себя не чувство, а привкус.

Настасья шла молча. KPI шла рядом, морда вся в паутине и философском унынии. Жбан шагал последним. В руке у него – кусок угля и кусок ткани. На ткани – схема. Не карта. Алгоритм.

Он вернулся в ту самую комнату. Там, где висело имя «И.Ж.». Он вытер стену. И вместо подписи оставил схему развилки, цикл с внешним выходом.

– Если кто-то придёт после меня, – прошептал он, – пусть увидит: выйти можно.

Наверху в деревне шёл дождь, которого никто не чувствовал. Капли падали на землю и исчезали до звука. Настасья смотрела на деревню, как врач смотрит на больного, чья болезнь – сама его суть.

– Тихо, да? – заметил Жбан.

– Тихо… потому что одного нет.

– Кого?

– Не помню. Вот и весь ужас.

Она указала на пустое место у дома.

– Там кто-то жил. Мы говорили. Мы ели хлеб. А теперь – нет даже имени.

Жбан почувствовал, как внутри скребётся страх. Не за себя – за структуру реальности.

Варвара стояла у края поля. Ветер трепал её серое покрывало. Зосим дремал, сжав в руке пустую трубку.

– Они оставили след, – сказала она, не поворачиваясь.

– А значит, деревня – теперь в минусе, – буркнул Зосим.

– Баланс пошатнулся. Теперь деревня начнёт вспоминать тех, кто забыт несправедливо.

– Бунт теней?

– Или приход того, кто знает, как очищать память болью.

В амбаре, у костра, Настасья перебинтовывала ногу. Жбан стоял у стены. Смотрел в огонь.

– Я ухожу, – сказал он.

Она не ответила.

– Я должен донести до хана. Если это место влияет на структуру территорий, если тут есть искажение – его надо…не знаю. Или записать. Или описать. Или хотя бы предупредить.

– Ты вернёшься?

Он подошёл ближе.

– Я не знаю.

– Тогда дай мне то, что не забудется.

Он подумал, протянул ей кусок ткани. На нём – та самая схема.

– Это… не вещь.

– Это путь.

Она спрятала его за пазуху.

– Иди.

Утром он вышел. KPI шла рядом. Солнце не поднималось – оно застряло между рассветом и затмением.

Жбан оглянулся.

Деревня смотрела на него пустыми окнами, как здание, которое ждёт новых арендаторов.

– Что дальше, босс? – хрюкнула KPI.

– Внедряем обратную совместимость.

И пошёл. В сторону ставки. В сторону хана. В сторону следующей системы, которую он ещё попытается понять прежде, чем исправить.

– Хан Батый ждёт, – сказал караульный с лицом, как вырубка леса.

– И если у тебя снова слова без сахара – головы полетят.

Жбан кивнул. Он шёл, как будто по коридору офиса: те же взгляды, те же тихие разговоры, только запах не кофе, а конской шерсти и чёрной соли.

В шатре хана было тихо. Не “гробово”, а “опасно”.

Батый сидел, опершись на колено.

На лице – ожидание, как у клиента, которому обещали дэшборд с графиками, а принесли бумажный счёт.

– Говори, пришлый.

Что ты видел в Песочне?

– Аномалию.

Место, где время закольцовано.

И где информация не удаляется, а вычёркивается из коллективного сознания.