– Отца или сына? – усмешливо поинтересовалась Ольга.

– Сына, госпожа, – священник сделал вид, что не заметил насмешки.

– Тогда при чем здесь отец? Ты сказал, что он взял Елену в жены и императрицы. А кем она была до того?

– Дочерью начальника Византийской почтовой службы, – побледнев, но пытливо и смело глядя в глаза княгине, ответил отец Григорий.

– Так, может быть, твой император желает видеть сходство в судьбах дочерей начальника византийской почты и начальника лыбутинской переправы? – дерзко заметила Ольга.

– Сие мне неведомо, но неисповедимы пути Господни…

Пот мелким бисером покрыл лицо отца Григория, с трудом выдерживающего пронзительный взгляд княгини Ольги.

– Здесь ты прав. Но мое прошлое – как и мое грядущее – лишь мое. Запомни, монах! Я приму новое имя свое, но горе тебе, если что-то еще ты замышляешь не по моей воле, а по воле своего императора!

– Клянусь, Елена, я…

– Не клянись, побереги словеса для иных случаев. Когда они наступят – я тебе скажу!

Из разговоров со многими, в том числе и с монахом, Ольга выцеживала суть, приведшую ее к мысли о необходимости перемен.

Если не желает она повторений того, что случилось с мужем.

Перемен пока только в управлении своей державой. С женской чуткостью, уловив ненадежную взрывоопасность прежнего сбора дани, которая не имела меры и зависела целиком от княжеского хотения, Ольга заменила сей порядок другим, с четким указанием меры, предельных объемов и периодичностью: может быть, и тяжелее был сей сбор, зато понятнее, что зависит он теперь не от сиюминутной силы князя и жадности его дружины, а от принудительно-добровольного участия в трудах и тяготах державы.