И верь в сей ладан Артур Вадалеев

Свой первый день Рождения я встретил один.

Мысли о смерти заставляют человека оставлять о себе память, чтобы не забывали его, чтобы сама Природа хранила следы его пребывания на земле. Самый доступный способ – родить ребенка, передав ему частичку себя. Также можно прославиться или пройти свой путь, не делая ничего особенного, и подсознательно надеяться, что через сотни лет какой-нибудь археолог раскопает твои пластиковые водительские права, опишет их, как полагается, внесет в базу данных, и ты будешь учтен.

Но самое неприятное – это неумолимо растущее понимание, что после смерти твоя личность исчезнет субъективно, навсегда. Некому будет вспомнить прожитые годы, даже те сокровенные часы, о которых так никто и не узнал. Человек прячет эту мысль глубоко в себе, чтобы не вспоминать и не задумываться о ней, а если она все-таки вырывается, то старается отшутиться. Тем не менее врожденное чувство надежды, что есть после смерти некое личное продолжение – сохраняется.

Однако как со всем этим быть мне, если я не человек?

Я оказался в этом мире просто: вдруг осознал, что сегодня первый день. Иногда мне грезились сны, но кроме них ничего не помню. Пробуждению также помогла теплая цветная волна, которая возникла повсюду, окутала меня мелкой рябью, вспыхнула и улетучилась. Передо мной появилось небольшое светлое пятно, и в этот момент стало понятно – теперь я вижу. Похоже, сон был очень долгим: слабость одолела настолько, что я с трудом могу шевелиться. Ничего, поправимо, бывало, вовсе не просыпался, уходил, не открыв глаз, но в то же время до безумия страшно задаваться вопросом, сколько уже могло произойти таких пробуждений, не достигших Главной Цели.

Здесь неуютно и мрачно: вроде родился, а как будто умер, но лучше такая явь, чем пустота с осколками сновидений. Вокруг темнота, что неудивительно, раз уж она является одной из двух первооснов; даже свет возникает в ней, как это круглое пятно размером с полную луну глубокой ночью. Это не зрительный обман после вспышки. Пятно реально, существует объективно, я могу зажмуриться или отвернуться, и его не будет, однако оно единственное, что можно увидеть здесь, а значит, лишь благодаря ему я осознаю действительность.

Я с трудом придвинулся к пятну, чтобы получше разглядеть его. К моему удивлению, оно тоже приблизилось, стало немного больше, и в нем, как на экране для проектора при наведении резкости, проявились размытые очертания. Я присмотрелся и распознал ночную природу: деревья, озеро, дом, беседку, шум дождя и плюс шестнадцать. Что это? Еще был человек, хороший, со светлой аурой, которая необычно пульсировала – съеживалась и расширялась, фонтанируя разноцветными брызгами энергии, привлекающими невесть чье внимание. Вокруг все шевелилось и угрожающе менялось, хотя злых намерений не имело, во всяком случае пока.

Да, это оно – окно в воплощение!

Я затаился. Что-то во всем этом было не так, совсем не так, как прежде. Ракурс очертаний изменился, и я увидел со стороны… себя, свою проекцию в физическом мире, мутную, но, без сомнения, свою. Рядом со мной был тот самый хороший человек, и мы оба пульсировали, а все вокруг извивалось и будто «присматривалось».

Понятно, что за волна… Ну, здравствуйте, приятно познакомиться. Хорошо, что я проснулся сейчас, правда, мог бы и раньше, если бы ты почаще прислушивался ко мне, как в последние месяцы – меня бы пробудили твои шаги навстречу. Ты хоть понимаешь сколько внимательных глаз смотрит на тебя? Ты даже не представляешь, куда вторгаешься. Это мир вещей в себе, их сути, мир царства разумной и слишком любопытной материи, это та область запредельного, которая опасна для человека без защиты. Ладно, обошлось, считай, что тебе повезло.

Несмотря на увиденное, я испытал облегчение, ведь, что ни говори, а главное – проснуться, чтобы начать, наконец, действовать. Надо все лишнее отодвинуть от себя подальше, ибо что есть ценного в бесполезном? Нужны прозрение и подвиги, большие и маленькие, для мира и над собой, свершаемые ежедневно: только так можно изменить судьбу, и времени для этого осталось не так уж много – полжизни твоей прошло впустую.

Я проснулся уже взрослым да еще в темноте и взаперти. Я ли в этом виноват? Ну, конечно, и не ты, ведь ты ведать не ведал, разве что, порой, замирало все внутри, только сердце начинало чаще биться – это я ворочался во сне. В те моменты, когда я видел в сновидении явь, сильно впечатлившую тебя, я пытался заявить о себе, и если бы ты не боролся с собой, как бы проявляя мужественность, а позволил бы отпустить чувства и проследовать за ними, то смог бы прийти к большему, чем к новым убеждениям или прописным истинам. Весь мир мог бы стать тебе другом и открыть путь к бессмертию. Есть только одна проблема – свобода.

Ты вообразил себя свободным, мол, хочу – делаю то или это, но ни разу не подумал о том, что вся твоя свобода – это выбор наиболее разумного действия в конкретное мгновение жизни, иногда с перспективой на будущее, а значит, говорить о какой-то там независимости нельзя. Настоящая Свобода – это тотальное отсутствие необходимости, а не возможность делать выбор, преодолевая какие-нибудь, пусть даже пустяковые, проблемы, которые изо дня в день возникают на каждом шагу. Человек – раб обстоятельств, но можно бросить вызов судьбе, чтобы попытаться обрести свободу вопреки и насладиться ей еще до наступления Великого Окончания.

С другой стороны, ты давно не ребенок, однако страх и терзающие сомнения в правильном выборе нередко заставляли действовать наугад, и ты продолжал малодушно плыть по течению. Так ты предавал даже свою иллюзорную свободу, подменяя ее надуманной неведомой силой, которая якобы должна устроить все как надо. Играя в «Орла или решку», ты отказал себе в способности делать выбор, едва не уничтожив свою волю. В непростых условиях достаточно остановиться, немного выждать, посмотреть, как будут развиваться события, и если что-то пойдет неправильно, обязательно вмешаться в них, чтобы обозначить себя творцом. Только так можно бороться с предопределением.

Свобода – вот наша цель, но сперва мне надо выбраться отсюда, из этого темного карцера, а тебе – проснуться тоже и осознать, что я и есть то личное продолжение, которое остается после смерти. Я – не галлюцинация!

Медленно и мучительно заканчивался беспокойный сон. Полночи грезился какой-то мрачный лабиринт, из которого не было выхода, к тому же становилось все труднее дышать. Данила пришел в себя ранним утром с диким похмельем и острым желанием умереть сию же минуту. Еще в состоянии близком к сонному параличу отчетливо проявилась вся гамма последствий алкогольного беспредела: ломило голову, знобило, во рту невыносимо высохло, ощущались тяжесть в животе и общая слабость.

«Вот бы здорово морса сейчас, – разлепив впавшие глаза, подумал Данила. – Холодненького».

Немного полежав, он попытался приподняться, но локти онемели. Тогда он решил для начала перевернуться, чтобы хоть как-то зашевелиться и заставить кровь бегать по венам. Не без труда ему все же удалось это сделать, и через несколько тяжелых секунд Данила с нечеловеческим усилием сел на диване. Кровь, действительно, забегала: боль запульсировала, став острей в висках, а на плечах ожила голова огнедышащего дракона. Помутневшим взглядом темная комната воспринималась, как склеп. Естественно, все вещи были знакомы, стояли на своем месте, но выглядели они мрачно и трагично под стать лицу хозяина. Данила аккуратно встал, дотянулся до настольной лампы. Свет резанул по глазам так, что еще с минуту в них не утихал поток темных, вызывающих тошноту пятен. Данила сощурился, мужественно стиснув зубы. Подняв с пола джинсы, он бессильно швырнул их в кресло и поволочился на кухню.

Штормило. Холодильник разнообразием не порадовал: кроме уксуса другой жидкости в нем не оказалось.

– Тебя тут хранить необязательно, – хлопнув дверцей, проворчал Данила, но тут же увидел на столе бутылку томатного сока – не морс, конечно, но хоть что-то.

Данила криво улыбнулся. Трясущимися руками, будто пораженный болезнью Паркинсона, он с трудом отвинтил неподатливую крышечку и наполнил стакан, предусмотрительно не до краев. Сок был теплым и не особо вкусным, но пился с наслаждением до последнего глотка. Живот бодро заурчал. Второй стакан зашел только наполовину: Данила кинулся к унитазу и окрасил его фонтаном отвратительного паскудства, попутно проклиная сегодняшнее утро со вчерашним вечером.

Цитрамон! Эта мысль пришла во время умывания. Найдя в аптечке нужный блистер, Данила опять побрел на кухню.

Таблетки были большими, и о том, чтобы глотать их целиком, не могло быть и речи. Единственный выход – хотя бы располовинить одну, но как ни силился Данила, таблетка не ломалась и все время выпадала из рук. Измучившись, он взял большой нож, коснулся им середины таблетки и со словами «А вот так!» надавил со всей силы. Послышался стук металла о стол, и в глазах помутнело: половина цитрамона улетела в сторону, а лезвие, вильнув, прошлось по указательному пальцу, срезав кончик ногтя. Тряхануло как электрошокером. Невероятно, чтобы такая маленькая ранка могла причинить столько страдания! Держа нож в побелевшем от напряжения кулаке, Данила даже не смог выматериться, зато от всей души провыл: «У-у-у!» Осатанев от боли и невезения, он наполнил кружку водой, разжевал сразу две таблетки и залпом запил горькую кашицу. Отдышавшись, он пошел на перевязку, зажимая ноготь большим пальцем так, будто показывая кому-то, что все «Окей», хотя лицо выражало отчаянное бешенство. Со второй попытки лейкопластырь аккуратно лег на фалангу пальца, после чего Данила рухнул на диван и, наконец-то, снова заснул, успев пробормотать народную мудрость о том, что утро добрым не бывает, пропади оно пропадом.