Давайте, пробуйте, оглядываясь на себя самих честно, без лукавства, с удалёнными зараз всеми зубами мудрости. Можете ведь оказаться сами этими двуногими, но не людьми.
Однако в этот раз всё было по-другому. Он мог свободно говорить, мог легко дышать, и ничего совсем не болело. Цистерны физических и моральных сил с лихвой хватало бы на десятерых. Но всё это теперь не требовалось никак. Он был полон сил, а сделать ничего не мог. Для Вениамина Ростиславовича это было новое и абсолютно неведомое ощущение.
Его кипящая энергия, его всеобъемлющий интеллект, его несгибаемый характер были бесполезными предметами в руках неумелого ребёнка. Он был бессилен, бессилен постоять за себя, доказать, убедить, что он не псих. Он мысленно дёргал за свои кандалы назначенного в кандидаты умалишённого, пытаясь от них избавиться, но делал это бессильной рукой своего сознания. Его бесило бессилие против своего бессилия. Бессилие всепобедно? Право же, это глумливая насмешка над здравым смыслом, какой-то бессмысленный ноздрёвский алогизм. Впервые за свои прожитые годы он не знал ни толком, ни вообще в целом, что делать и как выходить из подобного анабиозного положения. На него надели смирительные вериги бессилия и безумия.
Может, ему на самом деле стоило бы быть философом, ведь это, в конце концов, панацея от всех бед и, в частности, от его настоящего удручающего состояния. «…Что даёт философия… силу, несмотря на бессилие». Но поздно, опоздал безнадёжно, последний вагон уже подходит к следующей станции, философами за одно прекрасное и даже пасмурное утро не становятся, поскольку нужен в данном случае долгий и упорный труд над собой, нужно себя пахать поисками и боронить размышлениями.
В его иллюминационной ночной голове тем временем проплывала возвращающейся бегущей строкой когда-то услышанная где-то и от кого-то мысль: «Только сумасшедшие говорят, что они не сумасшедшие». Но это ничем не помогало Вениамину Ростиславовичу и отнюдь не означало для него безусловную готовность сказать в логическую противоположность, что он псих. Он как-то был не совсем уверен в том, что эта произнесённая им публично фраза убедит профессиональных психиатров в наличии у него здоровой психики. Скорее наоборот, она напряжёт и без того напряжённых большой ответственностью врачей. Это был тупик, выхода было не видно, сколько ни озирайся, сколько ни верти головой. Тот самый цугцванг пресловутый кругом, когда, как в детской считалочке, да и нет не говорить, чёрный с белым не носить.
Это было похоже на каламбур, когда беспомощное отчаяние идёт от отчаянного бессилия, от невозможности контролировать происходящее вокруг него. Он не мог никого убедить, как это всегда было с детства. Это была недоступная сфера. Как можно заставить, например, капитана парохода, плывущего по реке мимо тебя, развернуться в обратную сторону силой своей собственной направленной мысли, посланной с берега? Никак. Вот и Вениамин Ростиславович не мог убедить врачей в том, что он психически здоров. А здоров ли? Все мы в известной степени психи, но психи по-своему, ведь у каждого психа своя программа. Одни бегают утром по улицам перед работой и в дождь, и в снег – психи, конечно. Другие переплывают океан в южных тихоокеанских широтах на вёсельной лодке в одиночестве – тоже безусловные психи. Третьи лезут на Джомолунгму по самому опасному южному маршруту, потому что он идёт через ледник Кхумбу, с высочайшим риском быть застигнутыми ветрами, снегопадом, лавинами – однозначные психи. Четвёртые стоят по ночам в очереди в магазин за новым умом в очередной модели iPhone по баснословным для нашего нищего населения ценам – психи в квадрате. Пятые позволяют себе шуточки разные с психиатрами – вообще психи в кубе. Так кто же из нас не сумасшедший?