Но губернатор в ответ лишь покачал головой:

– Вы умеете пользоваться словами, друг мой. Понимаю это так: иногда вы делаете исключения. Позвольте тогда узнать, в каких же случаях вы позволяете себе слова лживые?

Тон сеньора Альвареса оставался добродушно-игривым, но Анри чувствовал на себе прожигавший насквозь взгляд:

– Да будет известно вашему превосходительству, я не лгу сознательно. Но, поскольку я допускаю возможность, что, будучи сам введён в заблуждение или обманут, могу повторить чужую ложь в уверенности, что это правда. А посему я не могу утверждать, что никогда не лгу.

Это было сказано с такой искренностью, что губернатор даже всплеснул руками:

– О-о-о! А как же быть с разными щекотливыми ситуациями, когда правдою вы можете задеть чью-то честь или же выдать важную тайну?

– В таком случае я молчу. Сокрытие правды не есть ложь, – Анри ещё не был уверен, правильно ли он понял, куда клонит граф, но ощущение неотвратимости рока уже перестало довлеть над ним.

– То есть, вы просто молчите? – в голосе сеньора Альвареса появилась многозначительность.

– А зачем говорить лишнее? Разве предки не учили нас, что молчание дороже золота?

Анри лишь на мгновение поднял на губернатора глаза, но тот перехватил его взгляд и … подмигнул.

– Стало быть, вы человек, умеющий хранить тайны, – сделал вывод губернатор, выделив при этом слово «умеющий».

Анри промолчал, склонив голову ещё ниже.

В голове роились мысли о том, правильно ли он понял, что граф, зная о его встрече с сеньоритой Исабель, не желая ему смерти, а дочери бесчестия, приказывает хранить произошедшее в тайне?

Повисшую тишину нарушил сеньор Альварес:

– А как же быть при допросе с пристрастием? Когда, ну, скажем, … враги начнут терзать вас, дабы узнать правду, способную привести их к победе, а ваших соратников к неминуемой гибели?

Анри задумался. Ему приходилось добывать у пленных нужные сведения с помощью «мастера заплечных дел». На «Победоносце» таковым был Грегорио Ромеро – кабо58 пехотинцев-абордажников, получивший за свой огромный рост прозвище Верзила. Никто ещё не устоял перед ним, хотя некоторые сопротивлялись долго и даже очень долго. Не раз, глядя на искажённые гримасами боли лица и слыша крики и стоны, Анри задавался вопросом – как долго он сам смог бы выдержать такое? «Разве можно что-либо утверждать, не познав этого?»

Но вслух сказал:

– Надеюсь, Господь избавит меня от возможности узнать ответ на вопрос вашего превосходительства, – и перекрестился.

Сеньор Альварес также наложил крестное знамение и, приложившись к большому пальцу, кивнул:

– Да будет так!

В салоне снова повисла тишина.

И опять её прервал губернатор:

– Друг мой, откуда у вас такая приверженность правде? Насколько я помню Писание, даже в заповедях своих народу израильскому Господь не запретил ложь, лишь кривые обвинения59 ближнего своего?

– Это заповедь моего отца. Я поклялся ему, что никогда не буду лгать.

– Я уверен, что он был достойным человеком, – губернатор вновь перекрестился. Он был одним из тех немногих, кто знал о трагической судьбе родителей Анри. – Вы помните мою старшую дочь, Исабель? – вдруг сменил тему граф.

– Ваше превосходительство однажды рассказывал мне о ней, – Анри мгновенно сосредоточился.

– Она сегодня подверглась допросу с пристрастием от своей матери. Но Исабель и не пыталась сопротивляться. Напротив, она сообщила и такие подробности, о которых её не спрашивали, – голос губернатора снова стал доброжелательно-шутливым.

– Полагаю, именно наличие этих подробностей и привели её светлость графиню в гнев? – Анри старался сохранить невозмутимость. Он уже уверовал в то, что правильно понял намёки графа и расслабился, но тот опять заговорил о дочери и это заставило вновь насторожиться.