– Аллаха не трожь!!!

Ян вздохнул так громко, что это больше было похоже на стон, и всё, что сдерживало хвост, рухнуло, лопнуло и, кажется, задымилось. Он отвернулся. Отошел подальше. Взгляд его упал на кучу грязных вещей, и с губ сорвалось:

– Какая ж срань…

– Тигран Рашидович, где ваша жена? – а Соперница все не унималась со своей доброжелательностью, – Ян рассказывал, что вы…

– Слыш, жируха! Отвали! Не стеклянная!

Она не успела даже дойти до телевизора – застыла на полпути, как вкопанная, вякнув:

– И собачка… милая…

– Она его бросила, наверняка, – растерянно ответил Ян, – у него импотенция.

– Че?! У кого?! Да я в твоем возрасте, слыш, ты!

– Да, да, ты альфа, ты одинокий волк…

– Положь пивас!

– Это пустая банка.

– Положил, э!

– Это мусор.

– Я сам решу, че мусор, понл?! Чистюля, тьфу! Родила от белого – вот, сука, резы! Тьфу!! Чмо гандонное!!!

– Хватит на меня орать! – Ян швырнул в него банкой, и та с металлическим громыханием врезалась в экран, – Задрал!

– О. Ого! Ты че?! Типа, мужиком стал, да? Типа… ха… – подскочивший Примат плюхнулся обратно на диван и утонул в нем, как в проруби г… – типа, думаеш, хамить мне можеш, падла?

– Я очень-очень стараюсь не.

Взгляд Яна потускнел. Хвост опустился в пыль и теперь елозил там, то ли упиваясь страданиями, то ли уже неспособный подняться. Ян упал тоже, провалился. Он сел прямо на шатающийся грязный стул, прямо в эту пыль.

– Но ты ведешь себя, как обмудок.

Примат выглядел… довольным. Будто давно ждал, что на него накричат. Будто это ему и было надо.

– И че, дальше-то че? Врежеш?

– Возможно.

– Ха-ха, епт, ты? Вырос, что ль?

– Перестань.

– Да тут я, э! – вдруг закричал Примат в микрофон, – тут, поци, бабу трахать свою уходил, она ненасытная, слышьте! Ща, уан секонд.

Он прикрыл микрофон волосатой ладонью.

– Так че, баба есть?

– Нет.

– Пипец ты лох.

– Мышь, у тебя телефон, – снова шепнула Соперница.

– Да знаю я.

– А че, как работа, как твоя эта… чистоплюйность?

– Как видишь, прогрессирует. Спасибо большое.

Девушки переглянулись.

– Они?..

– Вроде говорят.

– Вроде да. Ты бы взяла телефон, а то Примат взбесится еще…

Мышь вытащила непрерывно жужжащий телефон. Двенадцать пропущенных от Мамочки, и еще один на подходе. Вот же въедливая женщина! Ладно. Здесь вроде само всё как-то…

– Че, че пришел-то? Потрепаться или как? Че, как дела-то? Шкуру нашел?

– Дядя…

– Да, Мамочка! Прости, что долго не отвечала! Да мы заучились просто… да, да, постараюсь вернуться не поздно, но ты же знаешь, я как за химию сяду… прости, пожалуйста. Нет, не надо Подружке писать, лучше мне. Нет, я… ладно, хорошо. И я тебя. Давай.

Она торопливо набрала Подружке.

МЫШЬ: Если Мамочка напишет, можешь ответить, что я у тебя? Типа готовимся к Мучильне.

Та была в праве начать задавать вопросы, вообще отказаться – стремно так подставляться в небольшом Селе, от одного конца которого до другого меньше двух часов пешкодралом – но Подружка ответила коротко и лаконично:

«Ок».

Замечательный друг.

Из дома выскочила Нурька, обежала вокруг кривого куста, потерлась о него и посеменила к Мыши. Хотелось погладить это несчастное существо, пожалеть его, но как-то вспомнились слова Яна о блохах и заразе… а собаке и этого было достаточно – того, что на нее смотрят, что уделяют ей внимание, и под взглядом Мыши она вся извертелась, обпрыгалась, даже на спине повалялась, показывая истощавшие плешивые бока. Так странно. Если бы в Мышь кинули банкой, она бы, наверное, расплакалась. А Примату даже понравилось. Нагулянный… ха, ладно, тогда понятно, почему они с дядей они совсем не похожи. И темперамент у Яна совсем не восточный… и она пришла сюда, чтобы ему помочь. Вряд ли он это забудет.