– Помириться – сильно сказано…

– Задание было – помириться, Ян!

– А чего ссорились? – Мышь сомневалась, что ее вообще слышно. Четыре человека на крохотной кухне, каждый о своем, все суетятся, и трое из четвертых не то жизнерадостные, не то просто живые…

– Важна не ссора, а семья и… – начала Толстушка, но вдруг перед глазами мелькнул хвост, стеганул по столу так, что задрожали тарелки, – ой. Детка, прости, прости, все, не говорю о нем больше. Закрыли тему.

Ян выдохнул. Мышь очень старалась не смотреть, но все равно видела его руки – они тряслись. Они держали хвост. Яну это было намного проще – шерсть не режет рук.

– Так, тихо, – они нависли над Яном, и Хач сделал странный жест руками, – давай, дружище. Вдох и с выдохом выпускаешь весь негатив. Открываешь чакры… все нормально. Это нормально – то, что ты чувствуешь. Семья – лучший друг и главный враг каждого из нас.

«Это нормально – то, что ты чувствуешь», – будто было сказано ей. Будто было послано свыше, чтобы наконец разрушить это равнодушие, эту непоколебимую стену, которая сдерживала весь нагнетающийся пипец.

– ЯН, НОЖ!

– Оп, тихо! Я ее держу!

– Тащи в спальню, ну!

– Хвост держите!!!

Это она визжит? Она правда умеет так громко визжать? В голове взрывались бомбы, разбивались на осколки, а те врезались в мозг – в голове происходила настоящая война, а ногти впились в плоть – своя? Чужая?

– Осторожно, зеркало!

– Сама попробуй!

Перед глазами пульсировали черные круги, горло рвалось от крика, и дышать было невозможно, потому что было невыносимо больно, потому что Мышь захлёбывалась в слюнях и соплях.

«Пусть это закончится, пусть это просто закончится!!!»

– Это ее кровать?

– Какая разница? Ты можешь ноги держать?!

– Сестричка, сделай вдох…

– Помогите хвост зафиксировать.

Она билась в их руках, рвалась наверх, грудь хрипела, как сломанное радио – но Мышь не сама, она просто отбивалась от него, она просто пыталась защититься от этих ненастоящих ударов, но он только бил и бил!

И против полного бессилия, против отсутствия любых желаний, наконец, появилось одно, и оно было сильнее всего на свете – желание прекратить все это! Мышь чувствовала хвост в чужих руках, они делали с ним что-то, и он больше не мог двигаться, не мог бить ее, не мог…

Не мог двигаться.

Он застыл, как замороженный. Мышь еще по инерции покричала, посотрясала воздух, но в голове снова поселилась пустота, а в теле усталость… да такая, что больше не встать.

– Ленок, ты чудо.

– Для тебя брала, вообще-то.

Мышь медленно-медленно перевела взгляд наверх, к изголовью кровати. Хвост, свернутый в кольцо, был привязан к нему каким-то проводом.

– Порвет…

– Не порвет, – уверенно ответила Толстушка, – это специальный. Ты как? Двигаться можешь? Можно тебя отпустить?

Да. Нет.

– Тшш, вот так…

Мышь всхлипнула.

– Тошнит… -какая же она уродливая сейчас, Боже. До этого рыдала, теперь рыдает, все растеклось, растрепалось, задралось перед незнакомыми, перед Яном…

Толстушка, кажется, умудрилась перехватить ее взгляд.

– Мальчики, идите-ка на кухню. Мы с Мышкой сами справимся.

Она никогда ему не понравится…

– Я могу…

– Нет, Тагарчик, твои медитации сейчас не помогут. Идите. Девочкам нужно покумекать.

– Зови, если что.

– Да, Ленусь, зови, мы…

– Брысь!

Они ушли, и тогда Мышь почувствовала чужие руки.

– Не трогай…

– Тебе надо лифак расстегнуть. Он дышать мешает.

– Сама…

– Как скажешь. Домашнее есть?

– Надо…

– Что надо?

– Уроки…

Толстушка усмехнулась и склонилась над ней… взрослая, старше Яна. Лоб низкий. В ушах серьги-сердечки. Кофта на ощупь приятная.

– Футболка какая-то, надеюсь твоя… о. Знакомые чётки.