( … зацени выгодность рождаться летом!..)

Мои местные родственники уже перестали удивляться, решили, что это такой старинный красивый украинский обычай – на день рожденья уходить куда глаза глядят.

Так же было и в августе конца девяностых, точно год не помню, но не позднее, потому что с двухтысячного у меня появилась палатка.

В тот раз я пошёл на север через леса и тумбы без деревень; и всё красы неописáнной, но, как предрекла мне моя мать: «ты будешь там один».

В конце дня, поднимаясь по тумбам всё выше, где леса сменяются альпийскими лугами, я наткнулся на куски обгорелого шифера и несколько полуобугленных жердей.

По-видимому, до войны сюда поднимались пастухи с отарами, вот и притащили стройматериал для халабуды.

А кто сжёг? Да, мало ли…

Может и молния ударила. Мне-то что за дело?

Ещё выше, в седловине, выше которой подымались уже тумбы со скальными гребнями на вершинах, я увидел древнюю могилу.

Как догадался про древность? Очень просто, она была раскопана – кто-то искал богатства.

Осталась яма да несколько полутораметровых плит из тёсаного камня по полтонны каждая.

При социализме так не хоронили, да и при капитализме тоже; поблизости такого камня нет, значит везли издалёка – зачем?

Ну, если посмотреть хоть раз по сторонам, вопрос сам собой отпадает – красота неимоверная: небо без края, волны тумбов – на дальних леса, на ближних луга.

Но чтоб доставить сюда плиты невесть откуда, нужны средства и немалые, значит это был кто-то из князей-меликов; забрёл на охоте и – прикипел, однако, не учёл алчь осквернителей праха.

Видишь как легко и просто решается любая загадка истории, когда никто тебе не возражает?.

Я взошёл на следующий тумб и тут меня прихватил дождь, но у меня есть отработанный приём – снимаю с себя всё, засовываю в целлофан и выплясываю нагишом под струями ливня.

Эти пляски не языческий ритуал, а для тепла: наверху, без солнца да под дождём весьма даже прохладно.

Но, наверное, и от язычества что-нибудь да есть, иначе с чего бы я орал и гикал в пляске под дождём?

Так что и у одиночества есть свои преимущества – не повяжут за аморальное нарушение общественного порядка.

А как дождь перестанет, оботрусь свитером и одеваюсь в сухое, что в целлофане пережидало.

Но в тот раз за одним дождём пошёл другой и свечерело. Дождь перестал и я залёг на ночёвку в неглубокой ложбине, чтоб ветер не слишком донимал.

Ближе к полуночи по спальному мешку застучали капли следующего дождя и я понял, что мне кранты, потому что по ложбине побежал бурлящий ручей дождевой воды, заставив вылезти из мешка да так и стоять, пропуская поток под широко раздвинутыми ногами.

Покинуть ложбину я тоже не мог – к дождю присоединился шквалистый ветер.

Вот так и пришлось дожидаться рассвета: в позе циркуля и буквы «зю», прикрывая мокрющим как хлющ спальным мешком не менее мокрого себя.

Крупная дрожь била меня изнутри, а снаружи хлестали струи сменявших друг друга дождей, которым я потерял счёт в ту ночь.

Утром пришёл туман, но без дождя, и ветер улёгся.

Трясясь как припадочный, я выжал одежду и спальный мешок, насколько смогли задубелые руки.

У меня не осталось желания идти дальше: над-д-до в-в-возвращаться к очагам цивилизации…

Я брёл обратно, но ходьба не согревала меня; дрожь то усиливалась, то ослабевала, но неизменно оставалась при мне.

Идти вниз легче, чем наверх, но для меня эта разница, почему-то пропала, моментами я вроде, типа, как бы плыл, а до очагов этих самых день пути нормального хода.

И тут я вспомнил про шифер – это намного ближе, лишь бы только найти.

Он на том тумбе, где лес сменился лугами.