Остатки ленточки увязывались в бантик, для красоты; однако, бантики в косичках никак не хотели держаться, рассыпаясь в узелок и пару ленточных хвостиков; наверное, от усердного верчения головой по сторонам – выведать: что-где-когда?

Возрастная разница в два года давала мне ощутимый запас прочности авторитета в глазах младших.

Однако, когда молчаливый Санька повторил моё восхождение на чердак, получалось, что он обогнал меня на два года минус каких-то пару дней.

Разумеется, ни он, ни я, ни Наташка не могли в то время делать такие формулировки и выводы, оставаясь на уровне эмоциональных ощущений и междометий типа: «ух, ты!» и «эх, ты…»

Вероятно, стремление укрепить свой пошатнувшийся авторитет и самоуважение, а может и ещё какие-то (уже забытые мною) причины подтолкнули к тому, что однажды, когда в комнате свет был уже выключен на ночь, но Сашка с Наташкой, которых спать укладывали «валетом» на широченном дерматиновом диване, продолжали хихикать и брыкаться друг с дружкой, пользуясь тем, что баба Марфа не может осадить-прикрикнуть: она стоит над своей койкой и шепчет в пустой угол под потолком – я неожиданно подал голос с раскладушки:

– Бабка, а ты знаешь, что Бог – сопляк?

Шёпот мгновенно оборвался, из темноты раздались громкие угрозы сковородой, которую черти в аду раскалят докрасна и заставят меня лизать, но я лишь нагло хохотал и, ободрённый благоговейной тишиной сменившей возню на диване, повторял:

– Всё равно, твой Бог – сопляк!

Наутро баба Марфа со мной не разговаривала, а когда в конце дня я вернулся из садика, Наташа подробно сообщила, что утром, когда папа пришёл с работы после третьей смены, бабка всё ему рассказала и плакала на кухне; сейчас родители ушли куда-то в гости, но мне точно влетит да ещё и как!

На мои заискивающие попытки начать диалог баба Марфа никак не отвечала и вскоре ушла на кухню.

Хлопнула входная дверь, в прихожей раздались голоса родителей; они переместились на кухню и там снова стали говорить – через дверь комнаты не разобрать о чём, но всё громче и громче, пока дверь детской не распахнулась от руки папы.

– Что? Над взрослыми измываться? Я тебе дам «сопляк»!

Руки его выдернули из пояса брюк узкий чёрный ремень с блеснувшим прямоугольничком пряжки.

Взмах – и меня ожгло незнаемой болью. Ещё. Ещё.

И я, извиваясь, закатился под бабкину койку, спрятаться от ремня.

Папа схватил за прутья спинки и мощным рывком выдернул койку в центр комнаты.

Матрас с постелью остались под стеной.

Чтоб не лишиться укрытия под чешуйчато-пружинной сеткой койки, которую папа дёргает туда-сюда, охлёстывая с обеих сторон, я, с неведомо откуда взявшейся прытью, скачу на четвереньках вслед за сеткой прядающей над головой, вплетаю свой вой и вопли: «папонька родненький! не бей! не буду! никогда больше не буду!» в его осатанелое: «гадёныш! сопляк!»

Из кухни прибегают мама и бабушка, мама вскрикивает: «Коля! Не надо!» и подставляет руку под удар ремнём, бабушка тоже что-то голосит и они уводят папу из комнаты.

Я, жалко скуля, тру отхлёстанные места и прячу глаза от младших, которые окаменело молчат, вжавшись в спинку дивана…

Во дворе мы играли в «классики» – четыре пары квадратов, начерченные мелом на бетоне дорожки.

Для начала надо вбросить «биток» – круглую жестяночку от обувной ваксы, набитую песком для увесистости – в один из «классиков» и проскакать к нему на одной ноге, поднять с земли и скакать через остальные классики, и если минуя их ты не наступишь – даже отдалённо – ни на одну черту, то начинай новый круг со следующего классика.

После того как твой «биток» был вброшен во все (с первого по восьмой) «классики», пора занимать себе «дом» – один из квадратов, где по ходу игры ведёшь себя как дома, становясь на обе ноги для отдыха.