Однако, остался неучтённым фактор времени: на тот момент Великий Вождь Народов, товарищ Сталин, уже почил в бозе и затянутые в его бытность гайки понемногу начинали отпускаться.

Разумеется, Николай Огольцов был неоднократно допрошен в Особом Отделе «почтового ящика».

Между Особым Отделом секретного объекта и Отделом Внутренних Дел города Конотопа произошёл обмен служебной перепиской, но репрессировать моего папу не стали по причине совсем уж крестьянского происхождения и ещё за то, что его очень даже слушались всякие моторы-дизели, производившие электроэнергию для «почтовых ящиков».

Вместе с тем, оставить сигнал без внимания никак не представлялось возможным, поэтому его перевели, от греха подальше, в «почтовый ящик» не граничащий с зарубежными странами…

Вторые роды Галины Огольцовой тоже произошли вне «ящика» – в ближайшем райцентре.

( … похоже, что ахиллесовой пятой тогдашних «почтовых ящиков» был роддом. Вернее, его отсутствие…)

В роддом её никак не хотели впускать, посчитав, из-за чёрных волос и красному халату в узорных цветах, за цыганку.

Однако, сопровождавший её муж Коля опроверг столь вопиющее заблуждение и её, всё-таки, приняли.

Спустя час-полтора ему объявили, что родилась девочка, а ещё через пять минут обрадовали рождением мальчика, и тогда он закричал:

– Гасите лампочку в палате – они на свет идут!.

История, будь то одного человека, или многолюдного общества, распределяется на две разновидности: первая – это история незапамятная, сохранившаяся в легендах, мифах и преданиях; а вторая та, что запротоколирована, увязана с определённым летоисчислением, сохранена в общественных хрониках, или в личной памяти, если речь идёт об истории одной особи.

Все дети моих родителей зачарованно слушали маму и папу, когда те рассказывали семейные предания о запредельных для детской памяти деяниях и приключениях самих слушателей.

Например, что первенец начал ходить на железнодорожном вокзале, при отъезде на Валдай, и на последующих остановках поезда папа выносил меня на перрон станций для закрепления навыков прямохождения, поскольку слишком шаткий пол летящего вагона не способствовал тренировкам…

На новом месте семью поселили в деревянном доме, из которого меня выпускали для самостоятельных прогулок в огороженный штакетником дворик, и мама просто диву давалась – где я умудряюсь находить такую грязищу, чтоб за считанные минуты вернуться домой завозюканным по самую макушку.

В очередной раз переодев меня в чистое, она попросила папу проследить и выяснить причину.

И он увидел, как наш Серёженька прямиком потопал в угол двора, сдвинул висящую на одном лишь гвозде штакетину и – вот он уже на улице, где возле соседнего домика свалена горка песка для стройки.

Он влазит на неё, ложится и едет на пузе до самого низа по мокрому от дождей песку. Да ещё и хохочет – такой довольный, дальше некуда.

Где уж настираться на такого!

Покуда мама заново меня переодевала, папа взял молоток да и прибил незакреплённую дощечку, а потом вместе с мамой стал потихоньку наблюдать – что дальше будет?

Ребёнок вышел во двор, подошёл к привычному месту, потянул досочку, но та и не шелохнулась. Соседние тоже не подались.

Мальчик дважды прошёл вдоль заборчика, дёргая каждую из штакетин, потом встал и – разревелся…

Ни домик, ни дворик в памяти моей не сохранились, но на этом месте родительских сказаний у меня начинало сопереживательно пощипывать в глазах…

А от другой легенды мягкая лапа ужаса ложилась на шею, впиваясь когтями пониже затылка, когда мама вдруг затревожилась, что меня давно уже не видно и не слышно, и послала папу посмотреть.