– Ну, взял бы деньги у тёти Люды.

– Да? Я у неё спросил где вы, так она сказала «глаза бы мои на тебя не смотрели».

– Что?! А ну, идём в хату.

И дома она скандалила с сестрой, а тётя Люда говорила, что это брехня и она только сказала, что и меня не видела бы, если б не подошёл.

Но я упрямо повторял свою брехню, мама и тётя Люда кричали на всю кухню, баба Катя пыталась их уговорить, что стыдно так перед людьми – уже и на улицу слышно; Саша, Наташа, Ирочка и Валерик с испуганными глазами толпились в дверях комнаты, где папа и дядя Толик молча сидели в углу уставясь в телевизор…

Так я совершил вторую подлость в своей жизни – солгал, возвёл напраслину и оклеветал невинную тётку.

И хотя её ответ мне я истолковал именно так, как потом пересказывал маме, всё же мог бы, после тёткиного пояснения, признаться, что да, это было сказано именно такими словами, но почему-то не стал.

Скандал в хате вселил в меня чувство вины перед тётей Людой и перед её детьми, и перед мамой, которую обманул, и перед всеми за то, что я такой рохля и плаксун – расхныкался, как маленький: ах, папа-мама не дома!.

И всё случившееся положило начало неприметно постепенному процессу отчуждения и превращения в «отрезанный ломоть», по выражению папы.

Я начинал жить своей жизнью, хотя, конечно, ничего такого не осознавал, а просто жил дальше…

Мама с тётей Людой помирились, потому что та показала маме как правильно поётся модная песня «Всюди буйно квiтнє черемшина», и к тому же она приносила с работы продукты, которые нигде не купишь, потому что ими торгуют из-под прилавка только для «своих», или «нужных».

Тётя Люда так смешно рассказывала про обеденные перерывы в их в магазине, когда все продавщицы собираются в бытовке кушать и хвастаются друг перед дружкой кто что вкусненького принёс из дому, а если в кабинете заведующей зазвонит телефон и попросят позвать какую-то из продавщиц, то пока та сходит поговорить от её вкусненького остаётся меньше половины, ведь всем же ж охота попробовать.

Но там есть одна – ух, хитрющая! Заведующая ей крикнет «к телефону!», так эта зараза делает «хыррк!» и в свою банку с обедом – тьфу! – и только потом отправляется к заведующей в кабинет, ну, и конечно ж, никто не притронется…

Мама тоже пошла работать в торговлю и устроилась кассиром в большой гастроном номер шесть, недалеко от Вокзала, но через два месяца у неё там случилась крупная недостача.

Мама очень переживала и говорила, что не могла так ошибиться, наверное, кто-то из работников гастронома выбил чек на большую сумму, когда она вышла в туалет, забыв запереть кассовый аппарат; пришлось продать папино пальто из чистой кожи, которое он покупал ещё в свою бытность на Объекте.

С тех пор мама трудилась в торговых точках где нет подозрительного коллектива, а только она одна – в ларьках городского Парка напротив площади Мира, где продавалось вино в бутылках, конфеты, печенье и бочковое пиво…

В конце лета в хате снова был скандал, но уже не между сёстрами, а между мужем и женой.

Дядя Толик поехал в лес и привёз оттуда грибы завёрнутые в газету.

Не очень много, но на суп хватит, а чтоб не растерять грибы в дороге, он обвязал пакет и сунул в сумку, которую и повесил на руль мотоцикла, но дома вместо похвалы ему достался нагоняй от тёти Люды, когда та увидала, что газетный пакет обвязан бретелькой от женского лифчика.

И сколько дядя Толик ни твердил, что подобрал эту «паварозку» в лесу, тётя Люда всё громче и громче кричала, чтоб ей показали такой лес где под кустами лифчики валяются и что не надо дуру из неё делать, потому что она не вчера родилась.