– К ним всё время ходит полиция, – вставила моя мама.

– Какой ужас!

– А знаете, – захлёбываясь от восторга, еле проговорила одна соседка, – третьего дня Шувкра-ханум поймала своего мужа с биноклем: он смотрел в спальню Евдоксии, ночью!

– Не может быть! – ахнули все разом.

А мать Сатеник сказала:

– Как же, им ведь нравятся «такие».

– Пеламион, Пеламион! – отозвалась улица.

– Слышали про Ахмета-эфенди?

Я ничего не понимал, это были грозные и суровые слова: полиция, беженец, правительство… бинокль.

Всё же мне делалось обидно за Христо и за мадам Евдоксию, а в воображении моём каждый раз вставал мифический богатырь с огромной бородой – отец Христо.

Я решил обязательно спросить у Христо про его отца. При случае, разумеется…

– Мадам Хризантем двадцать тысяч даёт за дочкой.

– Ну, эта и так бы не засиделась…

У меня тоскливо сжималось сердце. Ничего привлекательного не было в этих разговорах.

– Слышали последнюю новость? У Мусхим-бея – любовница!

– Дети, пойдите, поиграйте в соседней комнате…

– А его жена с Григором-эфенди!..

В детстве у меня была такая особенность: я запоминал всё от слова до слова, даже если я ничего из сказанного при мне не понимал. И всё, что видел, тоже запоминал. От меня ничего не ускользало, я часто замечал, как взрослые – наши гости – то и дело обмениваются многозначительными взглядами, мне это очень не нравилось.

Сейчас, когда прошли годы, и многое стало понятно для меня, и жизнь подарила мне счастье – моих детей, – я пришёл к выводу, что нет ничего лучше улицы. И я знаю теперь, что мои «сорвиголовы» – друзья, про которых взрослые говорили – «наказание», в свои детские годы оставались куда чище и яснее душой, чем сыночки, запертые заботливыми мамашами в душных гостиных.

Жизнь нанесла нам много ударов, и ни разу победа не доставалась нам легко. Но в жизненной борьбе, в трудных испытаниях сильными оказались не те, которых взрослые хвалили и ставили в пример, а выросшие на улице, закалившиеся, как дикие растения.

Быть хозяином жизни… Это дело субъективное – кто как понимает. Это не имеет ничего общего ни с материальным достатком, ни с титулами, ни с наградами.

Жить полной жизнью… Это значит под бременем тысяч забот – верить в будущее. И, конечно, хранить любовь к своей Кристине…

Быть хозяином жизни… Ты это хорошо умел, мой далёкий, ставший воспоминанием, друг Христо. Быть хозяином жизни – значит шагать всюду с гордо поднятой головой, если понадобится – умереть от любви к жизни.

О Христо, друг мой, что же с тобой сталось?

Опять был день визитов. Опять одна из дам сказала:

– Пусть дети поиграют в соседней комнате.

И мы – два мальчика и две девочки – перешли в соседнюю комнату. Но во что играть? Сатеник предложила «в полицейских и воров». Что ж, мы были согласны. Я сказал им, что можно пользоваться двумя комнатами, кухней, передней и, наконец, дровяником – «мышиным царством». Про мышей я, конечно, промолчал. Мы разделились на две пары, я с Мелаат, Сатеник с Орханом. Орхан был одноклассник Рауфа. У него, как и у меня, была слава воспитанного, вежливого мальчика. Мелаат была младшей дочерью наших соседей-турков.

Первыми спрятались Сатеник с Орханом – они были «ворами». Мы с Мелаат отправились на поиски и очень быстро нашли их. Теперь была наша очередь прятаться. Мелаат предложила спуститься в дровяник. Не ронять же мне было своего достоинства, позориться перед девчонкой! Спустились. Дрова лежали высокими рядами, между ними оставались узкие проходы. Дальше шли запасы угля. Было темно. Мы стояли прижавшись друг к другу, затаив дыхание. Вдруг послышался какой-то шорох. «Мышь!» – пронеслось у меня в голове, и от страха я ещё сильнее прижался к Мелаат. Та в свою очередь перепугалась – тоже, наверное, про мышей подумала, схватила меня за руку. В первый раз я «обнимал» девчонку. И мне очень хотелось, чтобы мышь завозилась снова. Но тут раздался голос Сатеник: «Вон они, за дровами!» – и нам пришлось покинуть «мышиное царство».