Ларс кивнул. Его лицо было бледным, но в его глазах, смотревших сквозь пелену леса, светилась не только печаль по ушедшему Финнеану, но и глубокое, почти болезненное сочувствие к этому страдающему лесу и его обитателям. Он шагнул вперед, за пределы хрупкого рунического барьера сестры Лиры, Осколок Чистого Света на его груди излучал мягкое, теплое сияние.

Из сумрака леса, из-за искаженных, плачущих деревьев, начали появляться они – Стражи Скорби. Это не были чудовища из плоти и крови. Это были скорее… призрачные силуэты, сотканные из тумана, теней и застывших слез леса. В их расплывчатых очертаниях угадывались то человеческие фигуры, то образы древних лесных духов, то просто сгустки концентрированной боли. Их было много, и они двигались медленно, почти нерешительно, их беззвучный плач проникал в самое сердце, вызывая щемящую тоску.

Рорик и Ульф (Самокоррекция: Ульф погиб, Йорген был последним воином Кингсбриджа и тоже погиб. Остался только Рорик как основной воин. Сестра Лира и брат Кассиан – монахи, Элиана – спутница Ларса) Рорик и единственный оставшийся боеспособный воин из их первоначального отряда Аэтельгарда, брат Кассиан (который хоть и был целителем, но владел посохом как оружием самозащиты), напряглись, готовые к бою. Но Алекс жестом остановила их.

Ларс глубоко вздохнул и запел. Но это была не та яростная Песнь Огня и Света, что он пел в жерле вулкана, и не та Песнь Усмирения, что остановила тварь на Перешейке Отчаяния. Это была тихая, меланхоличная мелодия, полная такой глубокой, такой искренней печали, что, казалось, сам лес на мгновение замер, прислушиваясь. Ларс не пытался отогнать Стражей, не пытался их уничтожить. Он… он пел об их боли. Об их потерях. Об их бесконечном одиночестве. Его голос, чистый и сильный, сплетался со светом Осколка, и эта песня, полная сострадания, окутывала призрачные фигуры, как теплое одеяло.

Алекс стояла рядом с ним, ее рука лежала на его плече. Она закрыла глаза и позволила своей собственной боли, своим собственным потерям, своей собственной скорби вылиться наружу, стать частью этой песни. Она думала об Арнгриме, о Моргане, о Тероне, о Йоргене, об Ульфе, о Финнеане… обо всех, кого она потеряла на этом пути. И ее горе, смешавшись с горем этого леса, придавало песне Ларса новую, пронзительную глубину.

Стражи Скорби остановились. Их неясные силуэты заколебались. Некоторые из них, казалось, протягивали к Ларсу свои призрачные руки, словно ища утешения. Их беззвучный плач не прекратился, но в нем уже не было прежней агрессии. Была лишь… бесконечная, всепоглощающая печаль.

Медленно, очень медленно, они начали отступать, растворяясь в тумане, уступая им дорогу. Это не была победа в бою. Это было… понимание. Принятие.

«Они… они позволили нам пройти», – прошептала Элиана, ее глаза были полны слез.

«Финнеан был прав», – сказала Алекс, ее голос дрожал. «Их нужно было утешить».

Они двинулись вглубь Плачущего Леса, туда, куда, по последним словам старого монаха, вело Сердце Леса. Чем дальше они шли, тем гуще становился туман, тем сильнее ощущалось присутствие древней, искаженной магии. Деревья здесь были еще более уродливыми, их ветви переплетались, образуя колючие, непроходимые заросли. А земля под ногами была покрыта не только черной слизью, но и… костями. Человеческими и звериными.

Наконец, они вышли на поляну, в центре которой стояло ОНО. Сердце Плачущего Леса.

Это было гигантское, древнее дерево, но теперь оно было искажено до неузнаваемости. Его ствол был покрыт черными, гноящимися язвами, из которых сочилась та самая маслянистая жидкость, что капала с ветвей по всему лесу. Его ветви, скрюченные и почерневшие, тянулись к небу, как руки утопающего. А у его подножия, в переплетении корней, пульсировало что-то темное, почти черное, излучающее волны такой концентрированной боли и отчаяния, что у Алекс на мгновение потемнело в глазах. Это и был «узел» Спящего.