Прошло не меньше часа, прежде чем девушка смогла встать полноценно на нетвердые ноги.

Всё это время она терла их, щипала и тихо ругалась сама на себя. Только это совсем не помогало.

Пару раз он едва не кидался обратно в дом, когда она приподнимала себя на слабых руках и пыталась передвинуть тело в более удобное положение, но из-за этих манипуляций упала со скамейки на пол, посадив ко всему прочему еще и синяков на своем маленьком заду, — но каждый раз останавливал себя насильно. Одергивал и садился снова на свое место.

Останавливал и убеждал, что ему нет дела до людей и того, что происходит в ближайших деревнях.

Люди — это зло. Пусть даже такое с виду симпатичное и безобидное.

Вот только в этот раз никакие убеждения не срабатывали.

Что за несчастье такое было с ней?

А родители где были и почему позволили своему не совсем здоровому ребенку оказаться в такой ситуации?

Уже и вечер наступил, и в редких домах в деревне зажегся свет, а Гром всё не уходил.

Только мрачнел с каждым проведенным здесь часом всё сильнее и сильнее.

У нее даже свечей не было, чтобы в доме было хоть немного светлее.

Зачем она сюда приехала, если у нее не было элементарного понятия о том, как выживать в такой глуши и без того, что люди гордо и заносчиво называли «цивилизацией»?

Ужасную лачугу освещал только тот свет, что шел от огня в печи, который девушка поддерживала постоянно.

В ее душе была просто черная дыра.

Не почувствовать это было нереально даже с такого расстояния.

Гром и сам знал эту боль.

Он жил с ней много лет, а легче никак не становилось.

Девушка же была только в самом начале этого ада, до конца, наверное, не понимая, что время ничего не сотрет и не притупит — больно будет так же каждый день.

Когда умирает тот, кого ты любишь, жизнь не может вернуться в прежнее русло. Она меркнет. Теряет краски и становится серой и безрадостной.

Цветы уже никогда не будут пахнуть так же вкусно, а варенье никогда не будет таким же сладким. Радуга перестанет быть чудом, и только рыдающий дождь будет отзываться в душе болью.

Мужчина чуть прищурился, тщательно осмотрев все близлежащие дома, чтобы понять, есть ли здесь люди, которые смогут помочь ей в случае чего, но в и этот раз не получилось вздохнуть с облегчением, чтобы наконец уйти.

По сути, дом девушки был последний жилой, если так можно было назвать с учетом его состояния.

Четыре дома были заброшенными и заросли настолько, что в них без труда можно было бы снимать фильмы ужасов про болотных, домовых или Вия.

Природа быстро забирала себе то, что оставлял человек.

По другую сторону от дороги жил старик, который пил много лет подряд и был инвалидом.

Он и сейчас был пьян и громко храпел.

В его доме было столько же насекомых и мелкой живности, как в домах заброшенных, потому что об уборке он думал меньше всего.

Основная часть скромного населения деревни проживала в центре, что было довольно далеко от девушки.

Они ели, пили, ходили, занимались своими делами — и никто не задумывался над тем, что приезжей девушке может понадобиться помощь.

А если понадобится? Она не сможет докричаться, потому что жила слишком далеко.

Гром скрипнул зубами, злобно шарахнув широкой ладонью по пню рядом, отчего тот треснул.

Ее жизнь словно на прочность проверяла, ей-богу!

В наступившей темноте крадущейся ночи мужчина тяжело и протяжно выдохнул, сам себе сокрушенно покачав головой.

Нет. Нужно уходить.

Иначе он погрязнет с головой в ее жизни, о которую запнулся случайно, а помогать точно не собирался.

Он уйдет.

Но сначала сделает кое-что, потому что время шло, а она так и не поужинала. Только выпила горький чай без сахара и забралась неловко на печку, чтобы лечь спать.