Шон возится в песке у кромки воды, а Шинейд сидит в плетёном кресле с навесом и читает очередной дамский роман. Иногда появляется моя жена, но она выпила у меня столько крови, что я совсем по ней не скучаю. А один раз они привезли в коляске Лорну, пьяную до синевы, и я понял, что очень рад её видеть. Из неё вышел бы хороший охотник. Как хочется забрать их к себе в океан, но сделай я это, и обреку их на вечное рабство у безжалостного Хозяина.

Я знаю, что и Том часто приплывает в Каслбэй и смотрит, как его жена гуляет по набережной с коляской, и я так же знаю, что и его посещают такие мысли. У бедняги Тома уже нет левой ноги. Он разозлил Хозяина, недостаточно точно выполнив приказ, и тот её съел. Первый шаг к яме Томми уже сделал. Плавает он теперь намного медленней, а значит у него больше шансов дать новую причину для недовольства. Хочет ли он такой же участи жене и ребёнку? Вряд ли.

И я не хочу. Но вдруг однажды тоска окажется сильнее меня?

Вой ветра и грохот океанских валов, разбивающихся о скалы заглушили тихий плеск воды под босыми ногами. Не лязгнул ключ в замке, потому что в Мангерсте чужие не ходят, а своих не боятся. Не скрипнули петли, смазанные хозяйственным Дугласом Броди. Не треснули половицы, известные мне наперечёт. Я осторожно вытащил из сундука со старым тряпьём свою прохудившуюся рубаху, вытерся и сунул на дно.

В небольшом справном домике пахло жареной рыбой и сушёным сорго. На вымытом и натёртом воском полу лежали чистенькие половики, а дверные косяки сияли свежей белой краской.

Я прикрыл за собой дверь и стянул с вешалки прорезиненный макинтош Дуга, моего зятя. Осторожно, не наступая на скрипящие половицы, которые знал на перечёт, я подошёл к спальне. Родной дом рождал странные чувства: будто сменились хозяева, и я крадусь по до боли знакомым комнатам, обжитым чужими людьми.

В спальне Шинейд разметала по подушке роскошные медные волосы, её пышная грудь под тонким кружевом ночной сорочки поднималась и опадала в такт дыханию. Спала одна, значит зять уехал в Сторновей и застрял там из-за непогоды. Нализался, небось, «Берсеркера» и тискает единственную портовую шлюху на весь городишко, страшную, как всё моё нынешнее существование. Да и чёрт с ним, не мне морали читать. На всякий случай я подпер дверь шваброй и двинулся на цыпочках дальше, мимо кухни, в маленькую комнатку в другом конце дома.

Я аккуратно приоткрыл дверь, смазанные петли не скрипнули. Не всегда хорошо быть таким хозяйственным, как Дуг. Шонни, мальчик мой Шонни, спал в своей кровати. Он вытянулся, повзрослел, ему уже двенадцать. Я присел рядом на стул. Когда-то Шинейд читала ему сказки перед сном, ребёнок вырос, и уже давно читает сам, а стул возле его кровати так и стоит.

Задержав дыхание, я склонился над ним, услышал, как мерно бьётся его сердце, как тихо сопит его вздёрнутый носик. Протянул руку, чтобы коснуться волос, и удержался. Я не хотел его будить. Тёмно-русые волосы он унаследовал от Дага, а лицом был удивительно похож на меня в его возрасте. Ох, сколько женских слёз прольётся на наших островах, когда он подрастёт. Если подрастёт…

Я откинулся на спинку и посмотрел в окно. Рваные тучи неслись по небу, то открывая, то снова пряча диск луны. Её свет освещал моё лицо, оставляя всё, что ниже кончика носа в тени. Во мне многое изменилось с того проклятого дня, когда я очнулся на дне. Например, я начал чувствовать свет. Лунный – спокойный, он похож на нежное касание первого весеннего солнца, каким я его помню. Сейчас от такого касания кожа горит огнём, и от боли можно сойти с ума.